Александр Дюма - Анж Питу
Итак, Питу возвращался к началу, излагал все подробности, не обижался, когда его перебивали, отвечал с неизменной любезностью.
Питу целый час ораторствовал на запруженной слушателями улице Суасон, возле дома аббата Фортье, пока наконец кто-то из присутствующих, заметив на его лице признаки некоторого беспокойства, не догадался сказать:
— Бедный Питу устал, а мы тут держим его на ногах, вместо того чтобы отпустить к тетушке Анжелике. Бедная, славная старая дева! Она будет так рада его увидеть.
— Дело не в том, что я устал, — сказал Питу. — Просто я проголодался. Я никогда не устаю, но всегда хочу есть.
Услыхав это простодушное заявление, толпа, уважавшая требования желудка Питу, почтительно расступилась, и Питу в сопровождении самых любопытных своих слушателей отправился в Плё, где жила его тетушка.
Тетушка Анжелика, верно, отлучилась к соседям: дверь ее была на замке.
Тогда несколько человек пригласили Питу к себе на ужин; Питу гордо отказался.
— Но ты же видишь, дорогой Питу, — возразили ему, — что дверь твоей тетушки на запоре.
— Дверь тетушкиного дома никогда не остается запертой для почтительного и проголодавшегося племянника, — назидательно изрек Питу.
И, вытащив свою длинную саблю, при виде которой дети и женщины отступили, он вставил ее конец между задвижкой и накладкой замка, сильно нажал — и дверь к большому восхищению присутствующих распахнулась. После того как Питу совершил этот геройский поступок, не убоявшись гнева старой девы, никто уже не сомневался в его храбрости.
В доме за время отсутствия Питу ничто не изменилось: пресловутое кожаное кресло по-прежнему царственно возвышалось посреди комнаты; колченогие стулья и табуретки составляли его хромую свиту; в глубине стоял ларь, справа — буфет и камин.
Питу вошел в дом с нежной улыбкой, он ничего не имел против всей этой бедной мебели; напротив, это были друзья его детства. Правда, они были почти такими же жесткими, как тетушка Анжелика, но зато, открыв иные из них, можно было обнаружить что-нибудь вкусное, меж тем если бы открыли тетушку Анжелику, внутри все оказалось бы еще более черствым и невкусным, чем снаружи.
Питу мигом доказал правоту наших утверждений людям, которые пришли за ним следом и наблюдали за его действиями с улицы, любопытствуя узнать, что произойдет, когда вернется тетушка Анжелика.
Впрочем, нетрудно было заметить, что эти несколько человек сочувствовали Питу.
Мы уже сказали, что Питу проголодался, и проголодался так сильно, что переменился в лице.
Поэтому он не стал терять времени и направился прямиком к ларю и буфету.
Прежде — мы говорим прежде, хотя с тех пор как Питу покинул тетушкин дом, прошло всего три недели, потому что, по нашему мнению, время измеряется не днями и неделями, а тем, сколько произошло событий, — итак, прежде Питу непременно, если бы, конечно, демон-искуситель и всепобеждающий голод, эти адские силы, похожие друг на друга, не соблазнили его, сел бы на порог перед запертой дверью и смиренно дожидался бы возвращения тетушки; дождавшись ее, он с нежной улыбкой поздоровался бы и подвинулся, давая ей пройти, потом вошел бы следом за ней в дом и принес хлеб и нож, чтобы тетушка показала ему, сколько можно отрезать, потом, отрезав ломоть, он бросил бы на буфет жадный взгляд, просто взгляд, обволакивающий и магнетический (во всяком случае, ему казалось, что он обладает такой магнетической силой, что может притянуть сыр или другое лакомство, лежащее на полке в буфете).
Это удавалось редко, но все же иногда удавалось.
Но теперь Питу стал мужчиной и больше так не поступал: он спокойно открыл ларь, достал из кармана широкий складной нож с деревянной ручкой, взял каравай и отрезал кусок весом в добрый килограмм, как изящно выражаются после принятия новых мер веса.
Остаток хлеба он бросил в ларь и прихлопнул крышку.
После чего, не теряя спокойствия, подошел к буфету.
На мгновение Питу действительно показалось, будто он слышит ворчание тетушки Анжелики, но подлинный скрип буфетной дверцы заглушил брюзжанье тетушки, звучавшее лишь в воображении Питу.
Во времена, когда Питу жил в ее доме, скупая тетушка не баловала себя сытной пищей; она съедала кусочек марольского сыра или тонкий ломтик сала, окруженный огромными зелеными листьями капусты; но, с тех пор как ненасытный едок покинул дом, тетушка, несмотря на всю скупость, готовила себе некоторые блюда, которые сохранялись неделю и были недурны на вкус.
Иной раз это была говядина с морковкой и луком, тушенная на вчерашнем жире; иной раз — баранье рагу со вкусной картошкой, крупной, как голова младенца, или продолговатой, как тыква; иной раз телячья ножка, приправленная несколькими стебельками маринованного лука-шалота; иной раз — гигантский омлет в большой сковородке, посыпанный луком-пореем и петрушкой либо сдобренный такими толстыми ломтями сала, что старухе хватало одного ломтя, чтобы утолить самый сильный голод.
Всю неделю тетушка Анжелика холила и лелеяла эти яства, берегла их, нанося увечье лакомому куску лишь по необходимости.
Каждый день она радовалась, что сидит за столом одна, неделю напролет она блаженствовала, вспоминая о своем племяннике Анже Питу всякий раз, как запускала руку в миску и подносила ложку ко рту.
Питу повезло.
Он пришел в день — то был понедельник, — когда тетушка Анжелика потушила старого петуха с рисом; петух так долго варился, что мясо отделилось от костей и стало почти мягким.
Кушанье было замечательным; оно предстало в глубокой миске, почерневшей снаружи, но привлекательной своим великолепным содержимым.
Куски мяса лежали поверх риса, как острова в большом озере, и петушиный гребень возвышался над многочисленными горными пиками, как гребень Сеуты над Гибралтарским проливом.
Питу не хватило учтивости даже на то, чтобы издать восхищенное «ах!» при виде этого чуда.
Неблагодарный племянник забыл, что никогда не видал такого богатства в буфете тетушки Анжелики.
Он держал краюху хлеба в правой руке.
Миску он схватил в левую руку и держал ее в равновесии, до половины погрузив большой палец в густой душистый жир.
И в это мгновение Питу показалось, что кто-то встал в дверях и загородил ему свет.
Питу обернулся с улыбкой, ибо принадлежал к тем простодушным натурам, у которых радость отпечатывается на лице.
Это была тетушка Анжелика.
Тетушка Анжелика, скупая, неуступчивая, черствая как никогда.
Прежде — нам приходится без конца прибегать к одной и той же фигуре речи, сравнению, ибо только сравнение может изъяснить нашу мысль, — так вот, прежде при виде тетушки Анжелики Питу уронил бы миску на пол, а когда расстроенная тетушка Анжелика наклонилась бы, чтобы собрать остатки петуха и риса, перепрыгнул бы через нее и удрал, зажав свой кус хлеба под мышкой.
