Ксавье де Монтепен - Владетель Мессиака. Двоеженец
«Маркиза, ваш муж находится теперь в Шателе. Его обвиняют в неуважении и в оскорблении его высочества, регента Франции, который, между нами будь сказано и как вы хорошо знаете, не стоит никакого уважения. Маркиза будут судить сегодня же, но так как суд людской — суд далеко не праведный, то его, вероятно, приговорят к смерти; мне это будет не менее вашего прискорбно, так как я знаю, что маркиз де Салье невинен.
Не теряйте надежды. У заключенного есть друзья, преданные ему. Они не оставят его. Я из их числа и сейчас оставляю Париж и еду по его делу. Надеюсь, что мое путешествие будет небесполезно для его спасения. Я возвращусь сегодня же вечером.
Имею честь быть вашим преданным слугой.
Виконт Геркулес де Фан-Авен»
Вложив письмо в конверт и запечатав, он отдал его слуге, приказав передать маркизе немедленно, как только она проснется. Затем Геркулес уехал.
Было около семи часов вечера. Виола Рени окончила свой туалет. В этот вечер Филипп Орлеанский хотел официально представить своей дочери графа де Куртене в качестве жениха.
Виола Рени то бледнела, то краснела от нетерпения, ожидая Жерара де Нойаля, который не возвращался с самого утра и не давал о себе никаких известий. Вероятно, он ожидал приговора над маркизом де Салье.
Наконец, когда пробило семь часов, открылась потайная дверь и явился Жерар.
— Ах! Как ты долго! — воскликнула Виола Рени.
— Я не мог прийти раньше, — ответил де Нойаль, — сейчас только произнесли приговор!
— Говори скорей!
— Он приговорен к смерти!
— За какую вину?
— За оскорбление королевского высочества в лице регента.
— Признавал ли он себя виновным?
— Он даже не защищался.
— Он никого не обвинял? Никому не угрожал?
— Нет. Его покорность и хладнокровие удивляли судей.
— А между тем, они все-таки его приговорили?
— И без колебания.
— Когда его казнят?
— Завтра… Не медлят, как ты видишь! Странная судьба этого маркиза! Вот уже четыре года, как мы готовим его смерть! Но он всегда выходит победителем! Вчера, например, он попал в наши сети в доме перевозчика. Его колют шпагами, в него стреляют из пистолета, он исчезает под водой, его считают давно умершим, а он все жив. Он спасается от шпаги, от пули, воды для того, чтобы наутро умереть под топором палача, как изменник. Он олицетворенная честность!
— Ты, кажется, защищаешь его! — оскорбилась Виола.
— Я удивляюсь, как подлы эти судьи! Да, честное слово, мне жаль его. Окончить жизнь под топором палача такому человеку, как он!
Виола Рени презрительно пожала плечами, потом прибавила:
— Может ли кто видеть заключенного до казни?
— Нет, впрочем, исключая трех человек.
— Кто же они? — с беспокойством спросила молодая женщина.
— Судья, смотритель и священник, который идет его исповедать.
— Не знаешь ли, кто будет у него из священников?
— Кого сам пожелает маркиз, а если он никого не назначит, тогда эту обязанность исполнит один из монахов какого-нибудь ордена. Таков обычай.
— Если бы он хотел говорить, то заявил бы уже об этом, — промолвила Виола. — По крайней мере, с этой стороны нам бояться нечего.
— А с другой? — спросил Жерар. — Имеешь ли ты известия о маркизе? Приходил ли к тебе Жак Обри?
— Нет еще… Найдет ли он ее? Обри должен ее найти! От этого зависит наше будущее, наша свобода, наша жизнь. Чтоб забрать Диану в свои руки, я бы не пожалела отдать половину своего состояния!
Едва Виола Рени умолкла, как в комнату вошел лакей и замер в почтительном поклоне.
— Что случилось? — нетерпеливо спросила Виола.
— Одна молодая женщина, вся в слезах, — ответил лакей, — умоляет вас, графиня, позволить ей видеть вас.
Глава XIV
ВОЛЧИЦА И ЯГНЕНОК
— Имя этой дамы? — быстро спросила у слуги Виола.
— Она сказала, что не может назвать себя, но что она молочная сестра графини.
— Она! — промолвили в одно и то же время Жерар и Виола.
— Что прикажете сказать ей, графиня? — спросил слуга.
— Ступайте скорей за ней, приведите ее сюда! — воскликнула Виола. — Не медлите! Ступайте! Я жду ее! — Ну, что скажешь ты на это? — обратилась торжествующая Виола к Жерару.
— Сам дьявол на твоей стороне!
— А я, безумная, еще отчаивалась! Ты видишь, теперь я повелеваю судьбой, мне все удается!
— Могу ли я остаться?
— Нет! Диана должна встретить меня одну. Но не уходи. Ты мне еще понадобишься.
Жерар вышел из одной двери, а в другую вошла госпожа де Салье; лицо ее было закрыто капюшоном. Маркиза, казалось, едва держалась на ногах. Виола Рени подбежала к ней с распростертыми объятиями и покрыла ее лицо поцелуями.
— Диана, сестра моя, — говорила она, — возлюбленная моя Диана.
— Хильда, милая Хильда, наконец-то я снова вижу тебя! — шептала госпожа де Салье, падая к ногам Виолы.
— Что ты делаешь, Диана? Что ты делаешь? — воскликнула последняя, стараясь приподнять ее. — Твое место не у моих ног, а у моего сердца.
— Ты, должно быть, все еще любишь меня?
— Люблю ли я тебя? Как прежде, больше еще! Ты сомневаешься в этом?
— Тогда ты поможешь мне, не правда ли? Ты спасешь его!
— Что означают эти слезы? — с удивлением спросила Виола. — Ради Бога, объясни мне?
— Как? Ты, стало быть, ничего не знаешь?
— Ничего! — прервала ее Виола. — Я вижу только, что ты плачешь, но о чем? Скажи, что случилось?
— О! Я задыхаюсь, рыдания душат меня. Я хочу говорить, но не могу.
— Диана, милое дитя мое, ты пугаешь меня! Успокойся! Если тебе и угрожает опасность, то знай, что с этой минуты она не существует более, ты теперь около меня. Мужайся! Я твой друг, даже больше, сестра твоя. Не скрывай от меня ничего. Что же случилось?…
— Он в тюрьме, его судили, его приговорили! — проговорила маркиза едва внятным голосом.
— Кого же?
— Его…
— Ты говоришь мне про маркиза де Салье?
Диана вместо ответа зарыдала сильнее прежнего.
— Мне говорили про одного господина, — продолжала Виола, — который сильно оскорбил моего отца, регента. Стало быть, этим господином был твой муж?
— Да, это был он… сестра моя…
— Несчастная! Его вина непростительна!
— Непростительна! — повторила Диана. — Ты ли говоришь это! Знаешь ли ты причину, вынудившую его на это оскорбление? Знаешь ли ты, что гнев моего мужа был справедлив?
— Регент Франции, — прервала Виола молодую женщину, — представляет особу короля. Это лицо священно; оно неприкосновенно, и никакие доводы не могут извинить человека, его оскорбившего!
