Поль Феваль - Горбун
В этих словах было нечто настолько странное и неожиданное, что все невольно притихли. Словно порывом холодного ветра с лиц весельчаков сдуло кривые ухмылки. Гонзаго слушал горбуна с напряженным вниманием и удивлением. От его речей потянуло какой-то неведомой, едва ли не мистической угрозой.
– Когда я стал взрослым, меня обуяла еще одна страсть. Мне захотелось сделаться богатым. Десять лет я корпел, непокладая рук, не обращая внимания на насмешки и улюлюканье. Труднее всего достается первая заработанная момента, вторая – уже легче, а третья словно катится сама собой. В поте лица я скопил двенадцать самых мелких монет – денье – они составили мое первое су; потом, скопив двадцать су, я получил один ливр. Трудно выразить словами, сколько пота и крови я пролил, пока не заработал свой первый луидор. Я его храню до сих пор. Когда мне бывает особенно трудно, я смотрю на него, и ко мне возвращаются душевные силы, моя гордость, ибо управлять человеком способна только она. Итак, су к су, ливр к ливру я копил, постоянно недоедал, разве что пил вволю, – благо, вода в фонтанах ничего не стоит. Ходил в лохмотьях, спал на голых досках, – но капитал мой рос. А я все копил и копил, не давая себе передышки.
– Стало быть, ты скуп? – живо поинтересовался Гонзаго. Ему все не удавалось нащупать у этого непонятного субъекта ахиллесову пяту.
Горбун пожал плечами:
– Ах, ваша светлость, если бы небеса наградили меня способностью быть скупым! Если бы я мог возлюбить эти жалкие экю с той же страстью, с которой мужчина любит любовницу! Уж как бы я старался, – был бы готов на все, лишь бы удовлетворить эту достойную уважения страсть. Но по своей воле скупым не станешь. Увы, не дано – значит не дано. Словом я не скуп. – С сожалением вздохнув, горбун развел руками.
– Однажды и мне улыбнулось счастье, – вел он дальше, – но продолжалось всего один день. Как-то я решил сосчитать свои сбережения. С утра до вечера я пересчитывал монеты и с удивлением обнаружил, что золотых у меня в два, а серебряных почти в три раза больше, чем предполагал. От восторга я был на седьмом небе. «Теперь я богат! Богат! Я куплю себе счастье!», бормотал я как полоумный. Оглянулся по сторонам, – ни души. Один. Один, как перст. Посмотрелся в зеркало. Морщины и седина. Уже! Уже! А ведь еще вчера я был мальчишкой, которого каждый, кому не лень стегал плетью и награждал подзатыльниками.
«Зеркало врет!» воскликнул я и, не помня себя от ярости, разбил его вдребезги. Какой-то бес изнутри меня подбадривал, я, будто слышал его одобрительный голос: «Правильно сделал, малыш, – дрянное стекло того заслужило. Никогда никому не позволяй говорить себе в лицо правду!» И все тот же голос: «Истина в золоте! В нем красота, в нем молодость!» «Сей золото, горбатый старикашка; сей и не унывай, – еще пожнешь молодость и красоту!»
Кто это говорил, ваша светлость? Почувствовав, что начинаю сходить с ума, я вышел из дома, потерянно и уныло бродил по улицам в надежде встретить сочувственный взгляд или дружескую улыбку. Не тут-то было. Мужчины порой глумливо скалились, а дамы испуганно взвизгивали; те и другие словно раскаленным клеймом буравили мой слух: «Горбун! Горбун!» Дети тоже смеялись и даже передразнивали. Помню, один мальчишка так лихо выгнул спину, что я на миг подумал, будто он мой собрат по несчастью. Однако через секунду он распрямился и стройный, как кипарис, поскакал дальше, не переставая надо мной потешаться: «Горбун! Горбун!» И тогда стало ясно, что золото не всесильно. Внутренний голос меня обманул. Я был богат и все равно оставался посмешищем!
– Надо было им показать твое золото! – воскликнул Навай.
Гонзаго был задумчив.
– Показывал! Показывал! – развел руками Эзоп II, он же Иона. – Только, что в том толку? Если мне протягивали руку, то не для того, чтобы пожать мою, а для того, что пошарить в моих карманах. Я хотел ввести к себе в дом друзей и любовниц, а вместо этого привлек лишь грабителей и их наводчиц. Вижу, вам по-прежнему смешно, господа, а я тогда плакал. Плакал кровавыми слезами. Впрочем, в унынии я пребывал всего одну ночь. Поутру я себе твердо сказал: «Дружба! Любовь! – все это бред сивой кобылы! А вот удовольствия, наслаждение может купить любой, будь он стар, горбат, или какой угодно еще!»
– Друг мой, – с плохо скрытым раздражением прервал Эзопа Гонзаго, – соблаговолите, наконец, сформулировать, что именно вы хотели бы получить от меня.
– Я как раз это собрался сделать, ваша светлость, – ответил горбун, опять изменив тон. – Поутру я снова вышел на улицу, еще застенчивый, нерешительный, но уже с вполне конкретным желанием. Удовольствия и наслаждения – единственная цель, ради которой есть смысл жить! Как видите, я сделался философом. Я ходил, бродил, старался нащупать верное направление. На каждом перекрестке я останавливался и принюхивался, желая определить, откуда свежий ветерок повеет еще неизведанными мной наслаждениями.
– И что же? – потребовал уточнения Гонзаго.
– Я учуял этот ветер, принц! – с поклоном ответил горбун. – Он дул от вас.
Глава 4. Гасконец и нормандец
Последние слова прозвучали с обезоруживающим лукавством. В чувстве юмора этому чертовому горбуну невозможно было отказать. Окружавшие Гонзаго шалопаи, да и он сам, только что такие серьезные, покатились со смеху.
– Ах, вот как? – сказал Гонзаго. – Значит, говоришь, ветер дул от нас?
– Именно так, ваше сиятельство. Очертя голову, я устремился на зов чувств и уже с порога дворца понял, что не ошибся. Не знаю, запах каких духов, амбре каких редчайших благовоний покорил мое воображение, но он мне сулил изысканные наслаждения. Этот аромат пьянит и завораживает, ваше высочество!
– Однако, у синьора Эзопа недурной вкус! – воскликнул Навай.
– Да он просто отменный специалист дегустатор! – дополнил Ориоль.
– О-о! Коль заставит нужда, кем только не сделаешься! – горбун в упор посмотрел на Ориоля и вдруг негромко прибавил: – Уж не вам объяснять, господа хорошие, не вам, кому прошлой ночью довелось подвизаться носильщиками.
Ориоль побледнел. Монтобер хотел что-то сказать, но лишь, поперхнувшись, закашлялся.
– О чем вы, друг? Объяснитесь, – потребовал Гонзаго.
– Ваша светлость, – спокойным тоном начал горбун, – объяснение будет коротким. Вы, ведь, в курсе, что вчера мне выпала честь уходить из Пале-Рояля в одно время с вами. Я увидел, как двое дворян несли носилки. Согласитесь, что такое не в порядке вещей. По видимому им неплохо заплатили.
– Выходит, он знает… – ошеломленно прошептал Ориоль.
– О том, что находилось в носилках? – оживленно подхватил горбун. – Ну, разумеется, знаю. Там, укрытый брезентовым плащом, спал сильно выпивший почтенный аристократ, которому немного позднее я сам помог добраться до дому.
