Александр Дюма - Анж Питу
Преданные слуги проявляли чудеса храбрости, но это не спасало тех, кому судьба уготовила несчастье.
Увы! Мы видели, как королева чуть не споткнулась о мертвое тело одного из тех людей, кого короли, отступая, оставляют истекать кровью на дороге к своей гибели.
Через несколько часов после того, как королева вскрикнула от ужаса, она вместе с королем и детьми покинула Версаль, куда ей уже не суждено было вернуться. Вот что происходило в это время в мокром от дождя внутреннем дворике, начинавшем высыхать под резким осенним ветром.
Человек в черном склонился над покойником.
Человек в гвардейской форме встал на колени по другую сторону мертвого тела.
Чуть поодаль с застывшим взглядом и сжатыми кулаками стоял третий человек.
Покойник был молодым человеком лет двадцати двух или двадцати трех; казалось, через большие раны на голове и на груди из него вытекла вся кровь.
Его израненная грудь, ставшая мертвенно-бледной, казалось, еще вздымается, а дыхание его исполнено надменностью и безнадежной решимостью.
Его приоткрытый рот, его запрокинутая голова, выражающая боль и гнев, приводили на память прекрасные слова древних римлян: «И жизнь с долгим стоном устремляется в царство теней».
Человек в черном был Жильбер.
Человек на коленях был граф Оливье де Шарни.
Человек, стоявший поодаль, был Бийо.
Мертвый был барон Жорж де Шарни. Жильбер, склонившись над покойным, смотрел на него тем пристальным взором, который продлевает жизнь умирающему и едва ли не возвращает к жизни умершего.
— Холодный, окоченелый! Он мертв, действительно мертв, — сказал он наконец.
Граф де Шарни издал хриплый стон и, сжав в объятиях бесчувственное тело, разразился такими душераздирающими рыданиями, что врач содрогнулся, а Бийо отошел в угол двора и уткнулся лицом в стену.
Между тем граф вдруг поднял труп, прислонил его к стене и медленно отступил, не сводя с него глаз; он смотрел, не оживет ли его брат и не пойдет ли за ним.
Жильбер так и остался стоять на одном колене, подперев щеку рукой, задумчивый, устрашенный, неподвижный.
Не слыша больше рыданий графа, надрывавших ему сердце, Бийо вышел из своего темного угла и подошел к Жильберу.
— Увы, увы, господин Жильбер, — сказал он, — вот что такое гражданская война; то, что вы предсказывали, сбывается; только это случилось быстрее, чем я думал и чем думали вы сами. Я видел, как эти негодяи резали бесчестных людей, теперь я вижу, как эти негодяи убивают честных людей. Я видел, как убивали Флесселя, видел, как убивали господина де Лонэ, видел, как убивали Фуллона, видел, как убивали Бертье; я весь дрожал и ненавидел убийц! И все же люди, которых там убивали, были мерзавцами. Именно тогда, господин Жильбер, вы предсказали мне, что придет день, когда начнут убивать честных людей. Сегодня убили господина барона де Шарни, и я уже не дрожу, я плачу; теперь я уже не ненавижу других людей, я боюсь себя самого.
— Бийо! — прервал его Жильбер.
Но Бийо, не слушая, продолжал:
— Вот взяли и убили бедного юношу, господин Жильбер. Он был солдат, он сражался; он никого не убивал, а его убили.
Бийо испустил вздох, который, казалось, шел из самых глубин его существа.
— Ах, — сказал он, — я знал этого несчастного ребенком, я видел, как он едет из Бурсонна в Виллер-Котре на своей серой лошадке и развозит хлеб, что его матушка посылает беднякам. Это был прелестный мальчик, с румяными щеками, с большими синими глазами; он все время смеялся. Как странно: вот я гляжу на этот распростертый на земле окровавленный, изуродованный труп, а вижу улыбающегося мальчика, в одной руке его — корзинка, а в другой — кошелек. Ах, господин Жильбер, право, с меня довольно, я не хочу больше видеть смерть, а вы ведь предсказали, что дело идет к тому, что и вы — вы тоже умрете, и тогда…
Жильбер мягко покачал головой.
— Успокойся, Бийо, — сказал он, — мой час еще не пробил.
— Ладно; зато мой уже пробил, доктор. Там у меня урожай гниет на корню, земля не вспахана; там у меня любимая семья, которую я люблю еще вдесятеро больше, когда смотрю на это мертвое тело и на родных, оплакивающих его.
— Что вы хотите этим сказать, дорогой Бийо? Вы думаете меня разжалобить?
— О нет, — простодушно ответил Бийо, — но мне горько, вот я и жалуюсь, а поскольку жалобы ни к чему не ведут, я надеюсь помочь себе и облегчить свои страдания как могу.
— То есть?..
— То есть я хочу вернуться на ферму, господин Жильбер.
— Вы опять, Бийо?
— Ах, господин Жильбер, видите ли, я слышу голос, который зовет меня туда.
— Берегитесь, Бийо, этот голос призывает вас дезертировать.
— Я же не солдат, чтобы дезертировать, господин Жильбер.
— То, что вы собираетесь совершить, будет еще худшим дезертирством, чем дезертирство солдата.
— Объясните мне, почему, доктор?
— Как! Вы пришли в Париж, чтобы разрушать, а сами удираете, как только здание начало разваливаться?
— Я так поступаю, чтобы не раздавить моих друзей.
— Вернее, чтобы вас самого не задавило.
— Хм-хм! — возразил Бийо, — не грех и о себе немного подумать.
— Ах, вот как вы считаете! Можно подумать, что камни не падают вниз! Можно подумать, что, когда они падают, они не могут проломить голову даже тем, кто от страха успел отбежать довольно далеко!
— Но вы же прекрасно знаете, что я не трус, господин Жильбер.
— Тогда оставайтесь: вы нужны мне здесь.
— А моему семейству я нужен там.
— Бийо, Бийо, мне казалось, я сумел вам растолковать, что для человека, любящего родину, семьи не существует.
— Хотел бы я знать, смогли бы вы повторить эти слова, если бы ваш сын Себастьен лежал сейчас на месте этого молодого человека?
И он указал на убитого.
— Бийо, — стоически сказал Жильбер, — придет день, когда я буду лежать перед моим сыном Себастьеном, как сейчас это мертвое тело лежит передо мной.
— Тем хуже для него, если в этот день он будет таким же бесчувственным, как вы.
— Надеюсь, он будет лучше меня и будет еще более стойким, если я подам ему пример стойкости.
— Значит, вы хотите, чтобы ребенок смотрел, как льется кровь; чтобы он с малых лет привыкал к пожарам, виселицам, мятежам, ночным нападениям; чтобы он видел, как оскорбляют королев и угрожают королям, — и вы хотите, чтобы после всего этого, став твердым как камень и холодным как сталь, он любил и уважал вас?
— Нет, я не хочу, чтобы он все это видел, Бийо; вот почему я отослал его в Виллер-Котре, правда, сегодня я об этом почти жалею.
— Как, вы об этом жалеете?
