Казанова в Петербурге - Галина Грушина
Государыня не успевает принимать иностранных послов — наконец сказал он. — Где уж ей найти время для любопытствующих путешественников? Рад знакомству с вами. Если у вас появится желание предложить свои услуги в чем-то определенном, милости прошу.
Аудиенция была окончена. Мысленно чертыхаясь, но любезно кланяясь, кавалер попятился, но был остановлен у двери словами вельможи:
— Я слышал, будто король Пруссии предлагал вам стать педагогом у кадетов. Есть ли у вас опыт в этой области?
Маленькие глазки московита сверлили раззолоченного гостя. Гордо выпятив грудь, украшенную папским орденом, кавалер обидчиво сказал:
— Король Пруссии не произвел на меня впечатление просвещенного государя. Именно поэтому я в России, где правит сама Минерва.
Выйдя за дверь, он чертыхнулся вслух: дипломатическая почта между Петербургом и Берлином работала четко. Садясь в сани, он досадливо стукнул тростью по спине возницы. Неужели мысль увидеть Екатерину приходилось оставить навсегда?
РИНАЛЬДИ
Оставалась последняя надежда — архитектор Ринальди. Старик вполне мог бы при случае представить его. Оказывается, он строил для Екатерины еще в то время, когда она называлась великой княгиней, был ценим ею и осыпаем подарками. В тот же вечер кавалер заявился к нему по-соседски, без церемоний.
Архитектор с сосредоточенным лицом что-то вычерчивал на большом листе бумаги. Обиталище его походило больше на мастерскую, чем на жилое помещение: стол занимал макет какой-то церкви, по стенам были развешаны планы зданий, всюду валялись инструменты непонятного назначения. Заметив, что помешал, но ничуть не смутившись, кавалер тут же завел разговор об архитектуре.
— Прекрасное здание, — указал он на изображение какого-то дворца. — Но ведь это как раз тот стиль, который уже устарел, все эти завитушки и волнистые линии вместе с маркизой Помпадур отжили свое.
Ринальди дернулся, как рыба, проглотившая наживу с крючком:
— Императрица Елизавета, особа пожилая, не признавала ничего нового…
— Винкельман однажды сказал мне по этому поводу… Крючок накрепко впился, Ринальди развесил уши: рыбке было не уйти. Кавалер начал импровизировать. Он говорил о красоте античной архитектуры, об удивительных произведениях искусства, все в большем количестве извлекаемых из земли Италии, о новых веяниях в искусстве и о своих многочасовых беседах с Винкельманом. Будучи в ударе, он обладал способностью вспоминать даже то, чего с ним никогда не случалось. Положив циркуль, старый архитектор жадно внимал речам гостя. Впрочем, кавалер вскоре перешел к интересовавшему его предмету и заговорил об императрице.
— Как повезло вам в жизни, сударь! Вы присутствовали в России при возведении на престол Екатерины. Получили ли вы после этого великого события какие-нибудь награды?
Ринальди засмеялся, показав отсутствие нескольких зубов:
Ведь я не Орлов. Императрица сразу же завалила меня работой, и в этом, пожалуй, моя лучшая награда. Я строю, сударь. Льщу себя сладкой надеждой, что в Петербурге не забудут имени Антонио Ринальди. Верьте мне, лучший путь к наградам — труд. Поработайте для России, и вас оценят.
Кавалер пылко заверил архитектора, что это-то как раз он и намеревался сделать. Вот только бы добиться представления императрице, ибо лишь она может пожаловать достойное место.
По тому, как архитектор жал ему руку, кавалер догадался, что пленил старого крота. Совет трудиться вызвал насмешливую улыбку на его красиво очерченных губах. Слава Всевышнему, он прожил припеваючи сорок лет, не трудясь. Трудиться! Но на каком поприще, если человеку дано столько разных талантов? Его истинное призвание — литература. Он уже сочинил множество сонетов, пьесы, трактаты, критические статьи, и не его вина, что все это не напечатано. Если бы сейчас нашлось время, он отдался бы переводу «Илиады». Ему необходима должность, но такая, где не станут спрашивать работу; пользуясь твердым доходом, он наконец сможет посвятить себя литературе.
Вернувшись к себе, он увидел, что Заира, сидя на диване, играет в подкидного дурака с гайдуком Акиндином. При виде кавалера девушка надулась, всем своим видом показывая недовольство.
— Хочет в баню, а то и в церковь не сходить, — доложил Акиндин.
Заботы малых сих давали отдохновение его беспокойному уму. Улыбнувшись, кавалер велел собираться в баню.
БАНЯ
Расположенная невдалеке от «Золотого якоря» баня ничуть не походила на древнеримские термы. Неказистое деревянное строение стояло на берегу реки, заледенелой и занесенной снегом. Возле бани чернела большая прорубь, и кавалер с ужасом заметил в ней купальщиков. Трое голых, распаренных мужчин, выскочив из дверей бани, трусцой побежали к реке. Не добежав до проруби, они стали валяться в снегу, будто обезумевшие от восторга псы. — Однако! — только и нашелся кавалер.
Заира хихикнула.
Оставив лакея стеречь верхнюю одежду, увлекаемый Заирой кавалер вошел в большое, низкое помещение, сырое и холодное; на лавках, расставленных в беспорядке, валялась одежда; кое-где сидели люди и пили квас. Важный, бородатый банщик, босой, в холстинной рубахе и портах, следил за порядком. Новоприбывших посетителей приняли в свои руки две дюжие банщицы в легких туниках и с крестиками на груди. Кавалеру предложили раздеться; он несколько смешался, так как невдалеке сидела толстая женщина, с головой укутанная в простыню. Заира без стеснения сбросила одежду и, распустив косу, совсем скрылась в потоках темных, волнистых волос. Кавалеру ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Банщица сунула ему пару сухих березовых веников; должно быть, у московитов они заменяли фиговые листки. Кавалер так и сделал, досадуя на безалаберность владельца бани, не удосужившегося поделить раздевалку на мужское и женское отделения.
Ведомые банщицами, они вошли в мыльню, полную горячего тумана. Когда глаза венецианца стали что-то различать, он увидел, что попал в обширное помещение, где все было деревянным: стены, потолок, осклизлый пол. Ему показалось, что он внутри огромного ящика, сколоченного из мокрых досок. Полсотни голых людей, мужчин и женщин, безмятежно плескались в своих ушатах, не обращая друг на друга никакого внимания. Не в силах объясниться с Заирой, он тем не менее произнес взволнованную речь на родном языке о грубости нравов, российской отсталости и о том, что путешествие из Европы в Россию измеряется не только милями, но и веками.
Их повели дальше. Прикрываясь веником, он поглядывал по сторонам, ожидая увидеть восхищение мывшихся как Заирой, так и собой — ибо пара была заметная: безупречная в Юном совершенстве Геба и старый, косматый сатир в окружении двух толстых баб. Однако никто не обратил на них внимания.
В соседнем помещении, так называемой парной, вместо воздуха был кипяток, обжигавший легкие, так что кавалер закашлялся. Тут вдоль стены была сделана широкая полка, на которую вели деревянные ступени. Затолкав его на эту полку, банщицы принялись изо всех сил
