Александр Дюма - Асканио
Мы уже говорили, что Катрин не понимала намерений Бенвенуто; она была очень удивлена, когда ваятель, закрыв за ней дверь, показал набросок статуи и объяснил девушке, зачем он ее пригласил. Девушка, гордая тем, что послужит моделью для статуи богини, предназначенной в дар королю, сбросила одежду и, не дожидаясь указаний ваятеля, встала в позу, подражая статуе с такой точностью и грацией, что Бенвенуто вскрикнул от радости, когда, обернувшись, увидел, как прекрасна и непринужденна ее поза.
Бенвенуто любил свою работу. Как мы уже говорили, художник был одной из тех благородных и богато одаренных натур, которые творят вдохновенно, увлекаются работой. Он сбросил камзол, расстегнул ворот рубашки, засучил рукава и принялся не столько копировать натуру, сколько воссоздавать природу в искусстве. Казалось, ваятель мог, как Юпитер, вдохнуть пламень жизни во все, к чему прикасался. Катрин, привыкшая к общению с заурядными людьми, знакомая лишь с обывателями или с молодыми вельможами, для которых она была игрушкой, смотрела на художника с восторгом, и грудь ее вздымалась от непонятного ей самой волнения. Девушке казалось, что она возвысилась до художника, ее глаза сияли: вдохновение мастера передавалось и натурщице.
Сеанс длился два часа. Затем Бенвенуто дал Катрин золотой экю и, простившись с ней так же учтиво, как и накануне, попросил ее прийти в этот же час на следующий день.
Катрин вернулась домой и уже не выходила весь день. Наутро она пришла в мастерскую на десять минут раньше назначенного срока.
Все было точно так же, как и накануне. Бенвенуто был по-прежнему во власти возвышенного вдохновения, и материя оживала под его рукой, как под рукой Прометея. Лицо вакханки было уже вылеплено и казалось живым в остальной бесформенной массе. Катрин улыбалась своей сестре-небожительнице, созданной по ее образу и подобию; никогда не была она так счастлива, но, странное дело, почему она испытывает такое счастье, объяснить не могла.
Наутро ваятель и натурщица снова встретились, и Катрин вдруг вспыхнула от смущения, которого прежде не знала. Бедняжка полюбила, и с любовью родилось целомудрие.
На следующий день дошло до того, что ваятелю пришлось напомнить натурщице, что он лепит не Венеру Медицейскую, а Эригону, опьяневшую от страсти и вина. Впрочем, надо было запастись терпением: через два дня он собирался завершить работу над моделью.
Два дня прошло. А вечером, в последний раз коснувшись стекой своего творения, Бенвенуто поблагодарил Катрин за любезность и дал ей четыре золотых экю; но золотые монеты выскользнули из ее рук на пол. Для бедняжки все было кончено: отныне она возвращалась в прежнюю жизнь; а ведь с того дня, когда она ступила в мастерскую скульптора, прежняя жизнь стала ей ненавистна. Бенвенуто, и не подозревавший о том, что происходит в душе несчастной девушки, поднял четыре экю, снова протянул Катрин деньги и, пожав ей руку, сказал, что, если ей когда-нибудь понадобится помощь, пусть она обращается к нему. Затем он отправился в мастерскую, где трудились подмастерья, и позвал Асканио, торопясь показать ему завершенное творение.
Оставшись одна, Катрин перецеловала все инструменты, которыми работал Бенвенуто, и ушла, заливаясь слезами.
На другое утро Катрин снова пришла в мастерскую: Бенвенуто работал в одиночестве и, увидев ее, очень удивился, но не успел он поинтересоваться, зачем она явилась, как девушка упала перед ним на колени и спросила, не нужна ли ему служанка. У Бенвенуто было тонко чувствующее сердце художника: он угадал, что происходит в душе бедняжки, поднял ее и поцеловал в лоб.
С этой минуты Катрин стала неотделима от мастерской; ее детская жизнерадостность и неугомонная резвость внесли веселье и оживление. Девушка стала просто необходима для всех, и больше всего для Бенвенуто. Она вела хозяйство, всем распоряжалась; то распекала Руперту, то ластилась к ней, и старая служанка, сначала настороженно встретившая Катрин, в конце концов полюбила ее, как и все окружающие.
Эригона от всего этого только выиграла. Теперь у Бенвенуто была своя натурщица, и он завершил статую с такой тщательностью, какой никогда еще не отличалось ни одно из его творений. Затем он отнес ее королю Франциску I, который пришел в восторг и поручил Бенвенуто выполнить статую в серебре. Король долго беседовал с ювелиром, спрашивал, удобная ли у него мастерская, где она расположена и есть ли в мастерской другие произведения искусства; затем он отпустил Бенвенуто, решив как-нибудь утром невзначай нагрянуть к нему, но промолчал о своем намерении.
А теперь вернемся к началу нашего повествования и перенесемся в мастерскую, где работает Бенвенуто, распевает песни Катрин, грезит Асканио и творит молитву Паголо.
Наутро после того дня, когда Асканио так поздно вернулся с прогулки по окрестностям Нельского замка, вдруг раздался громкий стук в ворота. Служанка Руперта тотчас же встала, чтобы открыть, но Скоццоне (так, если читатель помнит, Бенвенуто окрестил Катрин) мигом выскочила из комнаты.
Через минуту донесся ее и радостный, и испуганный голосок:
— Господи! Учитель! Учитель, да это сам король… Сам король явился в мастерскую проведать вас!
И, распахнув все двери настежь, бледная, дрожащая Скоццоне появилась на пороге мастерской, где Бенвенуто работал в кругу своих учеников и подмастерьев.
V
ГЕНИЙ И КОРОЛЕВСКАЯ ВЛАСТЬ
Действительно, следом за Скоццоне во двор вошел Франциск I со всей своей свитой. Он выступал под руку с герцогиней д’Этамп. За ними следовали король Наваррский с ее высочеством Екатериной Медичи. Дофин, впоследствии ставший Генрихом II, шел вместе с теткой, Маргаритой Валуа, королевой Наваррской. Их сопровождала почти вся придворная знать.
Бенвенуто пошел навстречу гостям и, ничуть не смутившись и не растерявшись, принял королей, принцев, вельмож и придворных дам, как принимают друзей. А ведь среди гостей были самые известные государственные мужи Франции и самые блестящие красавицы в мире. Маргарита пленяла, госпожа д’Этамп восхищала, Екатерина Медичи поражала, Диана де Пуатье ослепляла. Велика важность! В Италии Бенвенуто был на короткой ноге с самыми блестящими представителями древних родов, с вельможами XVI века и как любимый ученик Микеланджело привык к обществу королей.
— Мадам, разрешите нам любоваться не только вами, но и произведениями искусства, — произнес Франциск I, обращаясь к герцогине д’Этамп, ответившей ему улыбкой.
Анна ди Писле, герцогиня д’Этамп, на которую король, вернувшись из испанского плена, обратил свое благосклонное внимание, вытеснила из его сердца графиню де Шатобриан и в ту пору была в расцвете своей поистине царственной красоты. У нее была стройная фигура, тонкая талия, горделиво, с мягкой кошачьей грацией вскидывала она прелестную головку; но это не всегда была грация кошечки: своим непостоянством и ненасытной алчностью она иногда напоминала пантеру. И вместе с тем фаворитка короля умела разыграть такую чистосердечность, такую наивность, что вводила в заблуждение самых недоверчивых людей. Необыкновенно подвижно было лицо этой женщины — то Гермионы, то Галатеи, на ее бледных губах играла улыбка, иногда манящая, иногда страшная, а глаза, порой такие ласковые, вдруг начинали метать молнии и загорались гневом. Ее манера томно поднимать и опускать глаза не давала возможности понять, нежность или угроза таится в ее взоре. Эта высокомерная и властолюбивая женщина, надменная и завистливая, изворотливая и скрытная, покорила Франциска I, вскружила ему голову.
