Ефим Курганов - Шпион его величества
Там было несколько инструкций от французского резидента в Варшаве барона Биньона, полковничий патент на имя Менцеля, подписанный самим Бонапартом, и целая связка писем графини Алины Коссаковской (причем последнее, как я успел сразу заметить, было датировано вчерашним днем). Письма эти, отправив Розена и Ланга, я изъял и оставил себе на память, а все остальное аккуратно сложил в объемистый свой портфель – будет, что показать государю, вечером у меня назначена с ним встреча.
Буквально через десять минут после ухода Розена и Ланга ко мне ворвался бледный, крайне напуганный Менцель. Он истошно вопил:
– Пока я был за городом, ко мне ворвались неизвестные, перевернули весь мой дом, забрали все мои бумаги по торговым делам. Спасите, голубчик Яков Иваныч, прикажите отыскать разбойников и заставьте их вернуть мне бумаги, а то я буду окончательно разорен.
Я как мог успокаивал купца и обещал тут же вызвать полицмейстера Вейса и приказать ему нарядить следствие.
Когда Менцель наконец ушел, я принялся рассматривать письма Алины Коссаковской, и вот к какому заключению я пришел.
Вездесущий Шлыков не случайно не нашел следов прелестной Алины за пределами Вильны, ибо она этих пределов и не покидала. Ее подруги во главе с Агатой Казимировной ушли, а она осталась, в чем убеждали некоторые подробности ее последних писем. Графиня Коссаковская, подосланная Наполеоном убить государя императора Александра Павловича, все эти дни находилась здесь, в Вильне.
Это неожиданное открытие меня самого весьма озадачило.
Что же делать? Как найти эту чертовку?
А найти ведь необходимо (не то она еще явится пред светлые очи нашего императора), найти и выслать… или?..
Апреля 21 дня. В 6-м часу вечераЗавидев меня, Александр Павлович бросился с поздравлениями. Кажется, он был и в самом деле рад и выглядел вполне довольным, хотя быть до конца уверенным, что его поздравления были совершенно искренними, я все-таки не могу. Тем не менее он долго и сердечно поздравлял меня.
Когда с этой ритуальной частью было покончено, император стал расспрашивать меня о новостях.
Вместо ответа я вывалил на стол гору бумаг. Александр Павлович брал в руки каждый листок и внимательно рассматривал его; был он при этом необычайно сосредоточен. Так прошел целый час, никак не менее.
Наконец, отложив последний листок, государь широко и радостно улыбнулся и, кажется, вполне прочувствованно сказал: «Как же я был прав, подписав указ о твоем назначении!» И добавил потом: «Я ведь до самого последнего момента сомневался, ибо Балашов каждодневно болтал мне о тебе самые разные гнусности. Я обязательно расскажу ему о твоей чудесной находке».
Государь замолчал. Молчал и я. Вдруг он резко приблизился ко мне, положил руку мне на плечо и заметил: «А Менцеля пока не арестовывайте, посмотрим, как он поведет себя далее. Отобранные же у него бумаги велите списать и верните ему. А за домом купца слежку не оставлять ни на миг».
Ей богу, если бы Александр Павлович не был императором, быть ему первоклассным шпионом. Сына аптекаря, конечно, ему не превзойти, но всех остальных – запросто.
Апреля 21 дня. Двенадцать часов ночиВернувшись от государя, я посадил сразу трех писарей снимать копии с менцелевских бумаг.
В семь часов вечера неожиданно явился аптекарь, необычайно довольный и какой-то приподнято, торжественно веселый.
Он принес записку, которую передал из Варшавы его сын. В ней сообщалось, что Бонапарт собирается прислать в Вильно с разведывательной миссией своего генерал-адъютанта графа де Нарбонна.
Не понимаю, как этот мальчишка мог так быстро все разузнать? Недаром, впрочем, говорят, что жидовская почта на сутки опережает фельдъегерей и курьеров. Ладно, передают быстро, но как можно приехать в Варшаву и тут же получить такой улов?! Вот что для меня непостижимо.
О Нарбонне, личном шпионе Бонапарта, я давно собираю по крохам сведения. Это фигура прелюбопытнейшая. Вот что удалось мне узнать.
Граф де Нарбонн был военным министром в последнем правительстве Людовика XVI, а теперь он один из ближайших сподручных Бонапарта, его шпионско-дипломатический агент. Возвышение его, говорят, призошло следующим образом (слышал от Александра Павловича).
Граф Луи де Нарбонн (comte Louis de Narbonne Lara), вернувшись после революционных бурь во Францию, проживал в Париже в полной безвестности и в обстоятельствах достаточно стесненных, и главное, что он был не у дел. Выхода казалось бы не было. Но граф был не промах.
Бонапарт, который был тогда первым консулом, учредил орден Почетного легиона, и в числе первых кавалеров этого ордена оказался лакей графа де Нарбонна (он принимал участие в египетском походе).
Граф объявил своему слуге, что не может держать у себя лакеем человека, который отныне ему равен. Он тут же посадил новоявленного кавалера с собой за стол и угостил вином.
Бонапарт, узнав об этом, пришел в восторг от поступка Нарбонна и пожелал немедленно с ним познакомиться. В скором времени Нарбонн стал его адъютантом.
В 1809 году Бонапарт произвел его в дивизионные генералы и начал возлагать на него военные и дипломатические поручения. Через какое-то время он его назначил посланником при баварском короле, а потом вызвал его в Париж, произвел в генерал-адъютанты и назначил состоять при своей особе.
Граф де Нарбонн – серьезный противник (хитрец, каких мало; одна надежда на его природно-аристократическую самонадеянность), и к его возможному приезду следует основательно подготовиться, ибо обвести его вокруг пальца не так уж просто. Но это во что бы то ни стало надо будет сделать.
О записке аптекарского сына надо будет немедленно сообщить императору.
Ай да мальчишка! Но не обхитрили ли его в Варшаве? Неужто Бонапарт и в самом деле собирается послать в Вильну графа де Нарбонна?
Нужно как следует обдумать это и только потом уже докладывать Александру Павловичу. Страсть как не хочется попасть впросак. С другой стороны, так важно доложить первым.
Посоветуюсь с Барклаем, а лучше всего – с генерал-интендантом Канкрином, его гениальный ум финансиста изворотливее и как-то гибче.
Этот ход моих рассуждений прервало появление полковников Розена и Ланга. Они притащили мне два объемистых свертка: в одном были оригиналы менцелевских бумаг, а в другом – писарские копии. Уложив в обитый железом сундук, что стоял в углу кабинета, все копии, я отослал поручика за купцом, приказав привести его немедленно.
Через полчаса явилась троица. Розен и Ланг ухмылялись, а Менцель дрожал как осиновый лист, взгляд его был мутный и блуждающий. Полковники остались стоять у двери, а купец бросился ко мне, крича что-то невнятное. Я взял со стола сверток и протянул Менцелю, молвив при этом: «Кажется, мы все разыскали, любезнейший».