Самуэлла Фингарет - Знак «фэн» на бамбуке
Утром все обитатели дома собрались во дворе, чтобы проводить господина Ни Цзаня. За воротами ждал осёдланный мул, и, слыша, как звякают колокольцы на сбруе животного, предвещая расставание и дорогу, хозяин дома прикладывал к глазам широкий рукав халата.
– Не обессудьте, дорогой друг, если в моей убогой лачуге вам не оказали приём, достойный такого высокого гостя, как вы, – в очередной раз проговорил Ян Ци и поклонился.
– Напротив, сударь. Я провёл в вашем доме незабываемые дни, – поклонился в ответ Ни Цзань. – Сколько бы, однако, проводы ни длились, миг расставания всё равно наступит.
Ни Цзань решительным шагом двинулся за ворота.
– Побежали в город, – прошептал Цибао в самое ухо Гаоэру, едва гость уехал.
– Что вы такое говорите? Старший господин дома остался, узнает, что мы ушла, – до смерти изобьёт.
– Изобьёт, да не до смерти. В живых, верно, оставит. Приготовь скорее рубаху, а то один убегу.
Гаоэру ничего другого не оставалось, как повиноваться. Да он и сам был не прочь прогуляться по городу.
– Ладно, чего там готовить, одевайтесь – и побежали. Только, смотрите, в последний раз иду на такое преступление.
За кустами, в самом дальнем углу сада, находилась заброшенная калитка. Ею никто не пользовался, и ключ, как все думали, давно был потерян. На самом же деле ключ среди груды ненужных вещей случайно нашёл Цибао. О своей находке он никому, кроме Гаоэра, не рассказал. И с тех пор, не слишком часто, но и не слишком редко, а так, когда очень хотелось, Цибао и Гаоэр тайком удирали из дома.
Дом инспектора фарфоровых мастерских, как и все богатые городские дома, представлял собой огороженную высокой оградой усадьбу с несколькими постройками, расставленными во дворе и саду. Постройка, где жил Цибао, состояла из комнаты и террасы, перекрытых общей крышей. На террасу выходили окна и главная дверь. Но если Цибао и Гаоэр покидали своё жилище не через главную дверь, а через боковую, то, пробравшись сквозь густо разросшиеся пионовые кусты, они оказывались на забытой всеми мощёной дорожке, почти неприметной под прядями тонкой травы, пробившейся между камнями. Дорожка вела к калитке.
– Скорее, чего копаешься, – нетерпеливо шептал Цибао, пока Гаоэр возился с ключом.
– Успеете, никуда от вас город не денется.
Наконец калитка открылась, они выбежали в узкий проход и побежали задворками. Со стороны могло показаться, что двое мальчиков-слуг в одинаковых синих рубахах торопятся с поручением.
– Далеко ли бежим? – спросил на ходу Гаоэр.
– На рынок, – также на ходу коротко ответил Цибао.
– Дело у нас там какое, что ли?
– Самое главное дело.
Позади остались тихие улицы, горбатый узорчатый мост, оживлённая проезжая часть, идущая от городских ворот. Уже выгибался навстречу многолюдный и шумный мост «торгуем сластями», за ним начинался рынок. Внезапно толпа на мосту расступилась, словно её разделил надвое хлынувший с гор ручей. В освободившемся проходе появились четыре стражника. Между ними со связанными руками и с деревянной колодкой-кангой на шее шёл юный актёр. Вчера он вихрем носился по сцене, сегодня неуверенно переставлял ноги. Из-за канги, охватившей шею огромным, шире плеч воротником, он не видел, куда ступал. А на канге возле щеки своего хозяина сидел горностай – небольшой чёрно-бурый зверёк с белым животиком и чёрной кисточкой на хвосте. Бусинки глаз перекатывались из стороны в сторону.
Зверёк на канге смеха ни у кого не вызвал.
– Расселся, словно в коляске. Не ведает, несмышлёный, в какую беду угодил хозяин.
– Невинных хватают. За песню в тюрьму волокут.
– Что за песня, просветите, пожалуйста?
– Про мышь-обжору. Вчера на рынке пел.
– Донёс какой-нибудь негодяй. Забьют теперь палками.
Говорили все шёпотом, стояли понуро, стараясь не глядеть друг на друга. Цибао прижался к какой-то лавчонке. Он готов был вдавиться в стену, превратиться в собственную течь, лишь бы арестованный его не узнал и не окликнул. Когда мрачная процессия скрылась за поворотом и мост «Торгуем сластями» вернулся к своей суматошной жизни, Цибао с ужасом понял, что испугался он за себя, хотя наступил момент испугаться за брата.
– Я предатель и трус, – прошептал он одеревеневшими губами. Слёзы брызнули из глаз, и он побежал домой, не разбирая дороги.
Гаоэр чуть не силой заставил своего господина свернуть на боковые улицы. Когда вернулись домой, с трудом уговорил переодеться, вымыть лицо и привести в порядок причёску. Цибао рвался к сестре. Отца и мать он любил почтительной сыновней любовью. Сестру считал своим другом. Как он останется без неё, когда сестру просватают и она переедет в дом мужа?
– Я предатель и трус, – с такими словами Цибао вбежал в покои сестры.
Янь Либэнь. Император. Живопись на шёлке. VII век.
В узком золотисто-коричневом платье, под цвет яшмовых шпилек в причёске, сестра сидела на низкой скамейке возле окна с вышиванием в руках. Девочки-служанки разматывали разноцветный шёлк и вдевали нити в иголки. При виде младшего господина, ворвавшегося словно безумный, девочки бросили пряжу и убежали. Сестра усадила Цибао рядом с собой.
– Расскажи, что случилось? На тебе лица нет.
– Помнишь, пять лет назад, когда меня привезли из леса, я всё время просил отыскать бамбуковую дощечку? Все решили, что я брежу, и только ты мне поверила.
– Конечно помню. Рваную кофту, по счастью, не выкинули, думали, что понадобится на суде, как улика, и щепку я обнаружила за подкладкой рукава. Ты весь затрясся от радости, будто к тебе вернулась потерянная драгоценность или чудодейственный талисман.
– Ни то ни другое. Это – знак братства, прочного, как бамбук, и неуязвимого, как ветер. Я сам написал иероглиф «фэн», когда старший брат произнёс слова клятвы. Так вот, сегодня я встретил среднего брата и сделал вид, что незнаком с ним. Теперь мне осталось броситься от стыда в колодец или вонзить в горло нож.
– От мёртвого мало прока. Исправить ошибку способен только живой. Но я до сих пор не пойму, что же случилось?
Цибао принялся рассказывать, как он увидел на сцене танцовщика, когда тот изображал крестьянина.
– У него пальцы тонкие, как побеги бамбука. Мне показалось, что я уже видел такие. Он запел – и голос звучал знакомо. Потом господин Ни Цзань сказал, что облик актёра меняется, как тень от бамбука, когда его треплет ветер. Ветер – знак нашего братства, и я стал думать о той, другой, жизни в доме у старика-торговца. Если бы не старшие братья, я бы там умер.
– Перестань терзать себя мучительными воспоминаниями. Ты сделал, что мог. Отец по твоей просьбе пытался отыскать мальчиков. Но это оказалось так же невозможно, как отыскать в океане капли дождя.