Самуэлла Фингарет - Знак «фэн» на бамбуке
Каменный мост с резными перилами, переброшенный через канал высокой дугой, чтоб могли проходить лодки, вывел на Главную улицу, бравшую начало от городских ворот. И сразу всё изменилось. Прохожих сделалось больше. Они не прогуливались, а шли торопливо. У многих на плечах висели коромысла с поклажей. По мостовой грохотали повозки, нагруженные выше краев. Снова мост – на этот раз перил не было видно из-за лавчонок, лепившихся к перилам, как птичьи гнезда к скале. В городе мост называли «торгуем сластями»: так много пристроилось здесь торговцев лепёшками, жареными орехами, яблочной пастилой. Разносчики продавали с лотков варенные на пару пампушки, пирожки с тёртыми пряностями. Товар расходился быстро. Люди ели, перекликались, обменивались новостями. Ребятишки вертелись возле торговца игрушками, лезли под самые ноги. На шесте у торговца, как грозди яблок на ветке, висели цветные хлопушки, фонарики в пёстрых разводах, шумихи, мячи, воздушные змеи. Вот было бы радостью заполучить хоть самую маленькую хлопушку! Взрослых больше привлекали чёрные палатки гадателей, разбитые сразу же за мостом. За связку монет гадатели предрекут повороты в судьбе, назначат счастливые дни для сватовства, постройки нового дома или поездки к родным.
«Золото сторожит золотой пёс. Нужно остерегаться зайца. Третий день после пятого новолуния благоприятен для служебных выездов, шитья, купания и стрижки. Наиболее благоприятное время – полдень», – доносилось со стороны палаток.
Возгласы, крики, конское ржание. Уж не воды ли канала выплеснули весь этот шум? От канала, вдоль улиц вместо домов, потянулись лавки, поставленные плотно друг к другу, без щели прохода. Задние пристройки служили складами и мастерскими, в передних помещениях принимали покупателей. Чем только не торговал рынок в Цзицине – мясом, зерном, мебелью, чайными листьями, пряностями и бронзовыми зеркалами, одеждой, складными и тростниковыми веерами, зонтами, бамбуковыми занавесками, барабанами. С севера привозили войлочные покрывала с разноцветной каймой. Местные мастера поставляли парчу, знаменитый цзицинский шёлк. Фарфоровые вазы, по цвету похожие то на красную яшму, то на чёрный агат. Славились также блестящие, словно покрытые лаком, крупные вишни. За блеск и чёрный отлив вишни получили название «тигровый глаз».
Каждый товар имел собственные ряды и собственного смотрителя за порядком. Надписи сообщали, чем торгуют ряды.
Были лавки, где продавали бумажки в форме монет и вырезанных из бумаги животных. Бумажные деньги и бумажных животных сжигали во время жертвоприношения, когда поминали умерших родных.
Вперемешку с лавками расположились харчевни – открытые сооружения с одной задней стенкой и черепичной крышей на деревянных столбах. Черепицу часто заменяли циновки или куски холста. Возле харчевен, в кучах отбросов рылись собаки и длинноухие тощие свиньи.
Лошади, мулы, верблюды, повозки. Толпы людей. Все двигались, все шумели. Гаоэр толчками и окриками прокладывал господам дорогу. Ряды с вывеской «Ткут серебристый шёлк и золотую парчу» занимали самую тихую часть бесконечного, многолюдного рынка. Товар продавался здесь дорогой, и покупатели заглядывали сюда не часто. Прямо на улице стояли станки, за которыми работали ткачи, – и мужчины, и женщины. В раскрытые двери лавок были видны развешанные на продажу ткани. Глаза разбегались от обилия красок, от причудливых и замысловатых узоров. Облака и летучие мыши, листья бамбука, бабочки и цветы неслись бесконечным потоком. Всё же пришлось обойти несколько лавок, прежде чем внимание Ни Цзаня привлёк светло-сиреневый шёлк в серебристых разводах, похожих на утренний иней. Цибао цвет и узор также понравились, он наклонил голову в знак своего добрения.
– Сделанный господами выбор свидетельствует о тонком вкусе, – с поклоном сказал продавец и, отмерив указанный кусок, сложил и передал Гаоэру.
– Мне приходилось слышать, что шёлк, изготовленный в Цзицине, превосходит всякий другой. Теперь я сам убедился в этом, – ответил Ни Цзань.
Все трое покинули лавку и собрались направиться к дому. Как вдруг где-то рядом запела флейта. Высокий и чистый звук поплыл над станками и лавками. Повёл за собой.
Глава V
ПЕСЕНКА УЛИЧНОГО АКТЕРА
Звуки флейты тянулись вверх, раскачивались на невидимых волнах и опускались, чтобы начать новый подъём. К флейте присоединялся барабан и рокотал глухо и неумолчно, словно рычал в лесу тигр.
Музыканты расположились у низких перилец открытых подмостков, имевших лишь крышу и одну заднюю стену. Они сидели как раз с той стороны, где Ни Цзань, Цибао и Гаоэр нашли для себя место. Представление уже началось. На сцене кружились танцовщицы, две в розовых платьях и одна в серебристо-сером – два лотоса и летняя тучка. Установленный на подставке флажок с тремя рыбками давал понять, что действие происходит возле воды. Звенели подвески в высоких причёсках, колокольцами взлетали юбки, открывая ножки в вышитых туфлях. Взмахи длинных кисейных рукавов рождали воспоминание о дуновении лёгкого ветерка.
– Смотрите, – не выдержав, прошептал Гаоэр, – на дудке вырезана голова птицы – вон разинула клюв. И гвоздики на барабане круглые и выпуклые, ни дать ни взять – птичьи глаза.
– Помолчи, – обернулся Цибао. – Ты всем мешаешь.
Рассказывали, что однажды в старину во дворец императора прилетела необычная птица. Перья играли ярче, чем радуга, а хвост распадался веером на двенадцать волн. Птица опустилась на землю, встала перед залом и принялась кричать, и пока кричала, все время переступала с одной ноги на другую и покачивала хвостом. Продолжалось так долго. Потом птица улетела.
– Что за знак подала нам небесная гостья? – спросил император у своих советников.
Но те не сумели ответить. Тогда призвали мудреца.
– Это волшебная птица, – растолковал мудрец. – Называется – Лебедь с двенадцатью перьями. Крик – это песня, поступь – это танец. Хвост разделен на двенадцать перьев, как год – на двенадцать лун. Птица хвостом отбивала ритм.
Так люди узнали, что существует на свете песня и танец, и научились сами петь и танцевать. Что ж удивительного, что с той давней поры музыканты чтут волшебную птицу?
Танцовщицы отступили в глубину сцены, продолжая расчерчивать воздух лёгкой дымкой своих рукавов, и незаметно исчезли.
У перилец появились двое с хлыстами в руках – значит, прискакали верхом издалека – и заговорили горячо и громко.
Зрителей вокруг сцены столпилось немало. Стоявшие сзади вряд ли могли расслышать, о чём вёлся спор. Но и без слов все понимали, на чьей стороне правда. Лицо одного из споривших рассекли широкие красные полосы, и полоса, проведённая вдоль подбородка, придавала лицу выражение грозной решимости.
