Дэвид Геммел - Македонский Лев
— Надеюсь, ты спал хорошо, юный стратег?
— Да, господин. Благодарю тебя.
— Присаживайся и перекуси немного. Вот хлеб с медом. Их достоинства я оценил во время Персидской кампании; создают хорошее начало дня.
Парменион отрезал несколько ломтей от свежего хлеба и намазал их медом.
— Я отправил весть в бараки, — сообщил Ксенофонт. — Ты не обязан участвовать в сегодняшней муштре. Так что я подумал, что мы могли бы съездить на Илиас сегодня.
— Я плохой наездник, господин, — признался Парменион. — Мы с матерью не могли содержать лошадь.
— Тогда откуда тебе знать, какой ты наездник? Угощайся — а потом посмотрим, насколько ты хорош в седле.
Они закончили завтракать и прошли через дом к длинным стойлам, где обитали шесть жеребцов и пять кобыл.
— Выбирай, — сказал Ксенофонт. — Проверь их всех и выбери скакуна.
Парменион заходил в каждое стойло, делая вид, что изучает коней. Не зная, что именно следует осматривать, он шлепал каждого скакуна, проводил рукой по их твердым спинам. Среди них был серый, с мускулистой шеей и сильной спиной, но он посматривал на Пармениона недовольным глазом, что, как показалось мальчику, обещало много проблем. В конце концов, юноша выбрал гнедую кобылу пятнадцати ладоней в холке.
— Объясни свой выбор, — попросил Ксенофонт, надев уздечку через голову лошади и выведя ее во двор.
— Когда я ее погладил, она лизнула меня. Другие стояли смирно, за исключением серого. Я думаю, он хотел мне руку откусить.
— Он может, — подтвердил Ксенофонт. — Но ты сделал прекрасный выбор. Кобыла добродушна и покладиста. Ничто ее не пугает.
Военачальник положил чепрак из бараньей шкуры на спину кобылы.
— Эта штука не соскользнет, — объяснил он Пармениону, — но помни, что ее следует прижимать своими пятками, а не коленями.
На спину серому он накинул превосходную попону из леопардовой шкуры.
— В Персии, — сказал он, — многие варвары используют седла из уплотненной кожи, пристегнутые ремнями к спине лошади. Но это — для варваров, Парменион. Благородный муж использует лишь попону, а лучше — звериные шкуры.
Воздух был свеж, раннему утреннему солнцу еще недоставало той великой силы, которую оно явит всего через несколько часов. Они провели лошадей через Равнины, и дальше — к круглым холмам к северу от города. Здесь Ксенофонт сложил ладони и подсадил Пармениона в седло; потом военачальник ухватился за холку серого и взобрался ему на спину. Движение было плавным, уверенным и величественным, и Парменион поймал себя на том, что завидует манере старшего мужчины.
— Мы начнем с выгула лошадей, — сказал Ксенофонт, — позволим им привыкнуть к нашему весу.
Он двинулся вперед, обхватив длинную шею своего скакуна.
— Ты очень заботишься о них, — сказал Парменион. — Холишь их, как друзей.
— Они и есть друзья. Существует много глупцов, которые верят, что кнут подчиняет лошадь и заставляет ее повиноваться. Они подчинят ее — вне сомнений. Но лошадь без настроения — безжалостное чудовище. Ответь мне, стратег, — на кого бы ты положился в сражении: на человека, который любит тебя, или на того, которого ты бил и истязал?
— Ответ очевиден, господин. Я бы предпочел рядом с собой друга.
— Вот именно. Почему же это должно быть иначе в случае с лошадью, или собакой?
Они скакали по холмам, пока не выехали на ровную возвышенность, покрытую сухой травой.
— Дай им волю, — сказал Ксенофонт, шлепнув по крупу жеребца. Животное пустилось в бег, кобыла поскакала следом. Парменион обхватил коленями бока лошади и подался вперед. Рокот ветра наполнил его уши, и азарт наездника захватил его. Он почувствовал себя живым, истинно, несказанно живым!
Через несколько минут Ксенофонт направил коня вправо, нацелившись на кипарис, росший на востоке. Там он перевел скакуна на шаг, и Парменион остановился рядом. Афинянин соскользнул на землю и улыбнулся Пармениону:
— Ты хорошо вел ее.
Юноша спешился. — Она хороша. Очень хороша.
— Тогда она твоя. Скажи ей об этом.
— Она поймет?
— Конечно, нет. Но она услышит твой голос и по твоему прикосновению поймет, что ты остался ей доволен.
— У нее есть имя? — спросил Парменион, пробегая пальцами по темной гриве.
— Это Белла, фракийская лошадь с сердцем льва.
Они стреножили лошадей и сели вместе под кипарисом. Парменион вдруг почувствовал себя нехорошо. Зачем он здесь? Что за интерес питает к нему легендарный афинянин? Он не хотел оказаться соблазненным Ксенофонтом, тогда пришлось бы оттолкнуть столь могущественного покровителя…
— О чем ты задумался? — вдруг спросил военачальник.
— Я думал о лошадях, — солгал Парменион.
Ксенофонт покачал головой.
— Не бойся меня, парень. Я твой друг — и не более того.
— Ты что, бог, способный читать мысли?
— Нет, я полководец, а твои мысли легко узнать, ибо ты юн и наивен. Во время сражения с Леонидом ты боролся с выражением триумфа на своем лице. Ошибка была в том, что, превратив черты лица в маску спокойствия, твои глаза все равно лучились честолюбием. Чтобы подавить свои эмоции, ты должен сначала одурачить самого себя и, глядя на ненавистного врага, представлять в уме, что он твой друг. Тогда твое лицо смягчится, и ты сможешь улыбаться естественнее. Не пытайся казаться невозмутимым, ибо это даст врагу повод думать, что ты что-то скрываешь. И, когда можешь, старайся использовать толику правды; это лучшая из всех уловок. Но это уже пища для размышлений на другой день. Ты удивлен, почему вдруг Ксенофонт заинтересовался тобой? Ответ неоднозначен. Я видел, как ты борешься с Леонидом, и твое видение битвы тронуло меня. Война — это искусство, а не наука; и это ты уловил на инстинктивном уровне. Ты изучил Леонида и просчитал его повадки. Ты принял риск — и он прекрасно оправдался. К тому же, ты замечательно использовал кавалерию, — а это большая редкость для Спарты.
— Это не впечатлило аудиторию, — вздохнул Парменион.
— И в том тебе урок, стратег. Ты выиграл, но значимую долю славы отдал скиритаям. Это было неразумно. Если рабские расы однажды уверуют, что они могут быть равны спартанцам, они поднимут мятеж. И тогда такие полисы, как Афины или Фивы, снова объединят силы для вторжения в земли Спарты. Это вопрос баланса сил — вот что понимали воины в толпе.
— Значит, я был неправ? — спросил Парменион.
— В игре? Нет. В жизни? Да.
— Почему в таком случае ты отдал победу мне? — озадачился юноша.
— Ты выиграл битву, — ответил Ксенофонт. — И не имело значения — в игре — то, что в грядущем ты проиграл бы войну.
