Георг Борн - Грешница и кающаяся. Часть I
— Так объясните же, как вы его понимаете.
— Если вольнодумством называют стремление распространить образование, помогать нуждающимся и служить человечеству, ваше величество, тогда…
— Что тогда, граф?
— Тогда я действительно такой, каким меня считают, хотя нахожусь в столице всего несколько недель.
— Видите, у меня верные слуги, однако, надеюсь, народ правильно понимает ваше стремление?
— Опасности, ваше величество, грозят каждому предприятию, но человек должен их преодолевать, если убежден в его необходимости.
— Где же вы нашли необходимость такого предприятия?
— По ту сторону океана и здесь, ваше величество, число выходцев увеличивается, нужда растет.
— Странно, граф, вы слишком строго и мрачно смотрите на вещи; бедность существовала всегда.
— А разве это причина, по которой ее не следует искоренять? — быстро проговорил Эбергард.
Лицо короля омрачилось, он бросил странный взгляд на графа и встал, Эбергард сделал то же самое.
— Если бы я не знал, что вы опытный человек, граф,— сказал король,— скажу откровенно, я бы счел вас мечтателем.
— Юным мечтателем, хотите вы сказать, ваше величество, который гонится за мнимыми идеалами!
— Молодость всегда склонна к фантастическому вольнодумству, но вы, граф…
Эбергард едва заметно улыбнулся, король, казалось, с нетерпением ожидал ответа.
— Ваше величество, опыт в жизни приобретается только путем неустанной работы мысли, борьбы и страданий, и вот вывод из всего этого и побуждает человека занять известную позицию. Назовите это, ваше величество, вечной молодостью, согласен, но следование этой позиции всегда достойно. Ничто в мире никогда не остановит меня помогать бедным и, насколько в моих незначительных силах, бороться за правду! — отвечал Эбергард с одушевлением, между тем как поезд остановился.
Король с минуту молча и пристально смотрел на полное воодушевления лицо графа. Слова его тронули и вместе с тем озаботили короля. Он подошел к графу, в этот момент адъютанты отворили двери вагона.
— Мне бы хотелось называть вас своим другом, граф,— быстро проговорил король, подавая Эбергарду руку и пристально глядя ему в глаза.— Принимаете вы эту дружбу?
— О, это большая честь для меня, ваше величество! — взволнованно ответил граф Монте-Веро, низко поклонившись королю.
Придворные, оказавшиеся свидетелями этой сцены, не могли не отдать должного такому отличию.
— Мы понимаем теперь, почему вы столь дороги тому отдаленному двору, который так неохотно расстался с вами, граф.
После этих слов король вышел из вагона на перрон, возле которого остановился поезд, и Эбергард последовал за ним.
Все с любопытством смотрели на графа, а французский посол принц Этьен счел нужным присоединиться к новому королевскому любимцу, справедливо полагая, что его влияние при дворе растет с каждым днем.
Между тем как Эбергард, беседуя с принцем, шел по террасе, по сторонам которой росли апельсиновые деревья, король беседовал с обер-егермейстером фон Тримпшейном, а дамы королевского дома со своей свитой направлялись по другой дороге к охотничьему замку.
Дороги разделяла широкая цветочная клумба и высокие апельсиновые деревья, однако Эбергард заметил, что принцесса Шарлотта, которой очень шла длинная светло-зеленая амазонка, часто посматривает в его сторону.
Замок Шарлоттенбрун стоял на горе; позади него тянулся лес, а впереди с террасы открывался прекрасный вид на луга и поля, которые, несмотря на осеннее время, еще хранили прелесть лета. Сам замок был невелик и не отличался наружным блеском.
Королевская чета вместе с гостями подошла к широкой лужайке перед замком; по обеим сторонам ее стояли лакеи и прислуга, от обер-егеря до учеников садовника одетые в праздничные платья.
Жокеи и конюхи с лошадьми и всем, что необходимо для охоты, стояли по другую сторону замка, у опушки леса, откуда должна была начаться охота. Но прежде был назначен завтрак, который, по распоряжению фон Тримпшейна, был подан в большой зале замка.
Обер-егермейстер был мастер устраивать завтраки и обеды для знатных гостей и с изумительным искусством собственноручно готовил самые изысканные блюда и напитки. Стол был сервирован с особым изяществом. Икра, свежие устрицы, несколько видов жаркого, пикантные паштеты теснились в изобилии. Граф Монте-Веро, по желанию короля, сидел подле него, напротив принцессы Шарлотты.
Бокалы ежеминутно наполнялись вином, лакеи быстро сновали взад и вперед, но вот подали шампанское, и веселье достигло высшей точки.
Завтрак затянулся дольше, чем ожидали; король встал из-за стола только по прошествии нескольких часов, и когда все вышли из замка на лужайку, чтобы сесть на лошадей, солнце уже клонилось к закату. Воздух был свеж, и приятная прохлада, наполненная благоуханием осени, поднимала охотничий задор гостей, которые с помощью шталмейстеров садились на лошадей. Издали уже слышались веселые звуки труб, и егери со сворами собак стояли наготове.
Король ехал в открытой коляске, сопровождаемый егермейстерами, гости следовали за ним на лошадях. Принцесса Шарлотта грациозно и крепко держалась в седле, сжимая поводья своей прекрасной серой лошади. Зеленая амазонка обрисовывала ее стройный, гибкий стан, а прекрасные темные волосы прикрывала меленькая шляпка с белым пером. В руке она держала изящный хлыст.
Принц Этьен на дорогом буланом коне гарцевал подле нее, переговариваясь с ней по-французски. Вороной конь Эбергарда, слушаясь хозяина, следовал на некотором расстоянии за придворными.
В стороне принц Вольдемар пытался укротить свою неспокойную лошадь, отказавшись от помощи шталмейстера. Его, видимо, забавляло молодое горячее животное, беспрестанно подымавшееся на дыбы.
— Это вы виноваты, барон! — крикнул он камергеру Шлеве, который быстро подскакал к принцу.
— Прошу извинения, ваше королевское высочество!
— Ничего, вы доставляете мне этим удовольствие! Все ваши выдумки имеют какую-то особую прелесть, я люблю такие шутки!
— Вы весьма милостивы, ваше королевское высочество, к своему преданнейшему слуге! — отвечал барон, и хитрое выражение его лица уступило место выражению крайней преданности.
— Скажите, барон, что за человек этот новоявленный граф? — спросил принц полушепотом, наклоняясь к своему поверенному.— Я его совершенно не понимаю. Мне показалось даже, что мой августейший дядя при выходе из вагона протянул ему руку и тот ее дружески пожал.
— Я тоже заметил, ваше высочество, и тем более изумился, что этот странный незнакомец слывет возмутителем народа. Этому графу угодно не замечать меня, но зато я с полным бескорыстием посвящаю ему все свое время! — отвечал камергер с улыбкой, которая придавала его желтому морщинистому лицу неприятное выражение.
