Алла Бегунова - Черный передел
Еще она завела обычай крестить детей у бедных своих поселян и дарила каждому крестнику «на зубок» пять рублей – сумму, достаточную для приобретения коровы. Зная военно-полевую медицину примерно в объеме фельдшерской службы, Анастасия открыла в своем доме что-то вроде лечебного пункта и оказывала посильную помощь всем больным и страждущим. Важная роль принадлежала Глафире. При усадьбе она устроила аптекарский огород, сажала лекарственные растения и готовила из них мази, отвары, настойки, экстракты.
Таким образом, сделавшись настоящей помещицей, Анастасия превратила Аржановку в рентабельное хозяйство. Долги мужа она выплатила в срок и стала подумывать о новых свершениях. Тут выяснилось, что во Льгове купец Никитин основал тонкосуконную мануфактуру для выполнения армейских заказов, и цены на овечью шерсть у него в два раза выше, чем на ярмарке. Только Аржанова собралась произвести ревизию в своем стаде мериносов на триста голов, как в гости к ней пожаловала ее тетя по матери Ксения Константиновна, жена генерал-майора Шестакова, в семье которой Анастасия и воспитывалась.
У Ксении Константиновны был свой взгляд на вещи. От черноземных полей глубокой вспашки, от огородов с теплицами, от разведения породистых овец она увела племянницу в круг светских развлечений. Сначала отправилась в Курск, на рождественский бал губернатора, где вдова подполковника имела огромный успех у мужской части общества. От Курска оказалось недалеко до Харькова, Киева, Чернигова и даже Херсона. Знакомых появилось множество, и хлопотали они все, по большей части, насчет амурных дел. Но Анастасия себя блюла и ни на какие «глупости» не поддавалась. Пока не встретила светлейшего князя Потемкина…
– Стало быть, в Аржановку нам через месяц?
– Да никак не позже.
– Отчего это?
– Зимний тракт весь март простоит, но дальше – распутица.
– Эка невидаль! Переждем ее в Москве.
– Гораздо лучше дома. Там и весенний сев не за горами.
– Не ты ли, Досифей, ныне сеять собрался?
– А что? Сельская жизнь, она затягивает…
Анастасия молчала и прислушивалась к разговорам прислуги. По случаю благополучного прибытия санного поезда в Санкт-Петербург она сегодня ужинала на кухне со своими людьми. Кухарка Зинаида на радостях превзошла самое себя. На чужом очаге да еще с дороги она за час двадцать минут изготовила вкуснейшее деревенское блюдо: молочных поросят на вертеле и тушеную капусту с зеленым горошком. Поросята, с двух боков ровно подрумяненные и уже разрезанные на порции, лежали на овальных тарелках, а между ними располагались любимые Аржановой маринованные опята из собственного леса, соленые огурчики, все с дамский мизинец размером, чуть прокопченное сало, тающее во рту.
Тепло, шумно, весело стало в особняке архитектора Земцова. В печах, что имелись в четырех комнатах, пылал огонь. В окна с раздвинутыми шторами лился закатный солнечный свет. Паркет, по которому Глафира прошлась веником и тряпкой, сиял. Но бодрые голоса доносились только из кухни, и чухонца-привратника, чье имя горничная все-таки установила – Мариус, – тянуло туда, как магнитом. Он заглянул в приоткрытую дверь. Запах жареного мяса был восхитительным, а сам вид застолья показался ему и совсем не обычным.
Безо всякой спеси, в задумчивости подперев щеку кулаком, сидела госпожа во главе стола. Люди ее держались скромно, почтительно, но даже тени подобострастия не читалось на их лицах. Все свободно говорили о чем-то своем. Если же хозяйка произносила хоть слово, то тишина устанавливалась мгновенно.
– Тебе чего, Мариус? – сразу увидела привратника Глафира и спросила. – Видать, не ужинал?
Он отрицательно покачал головой.
Горничная встала, набрала в миску разной снеди и, присоединив к ней два больших куска мяса, отдала ему. Чухонец начал благодарить, но Глафира быстро вытеснила его в коридор, приговаривая: «Хлеб да соль… Хлеб да соль… Иди с Богом! Нечего тут болтаться, наши разговоры слушать…»
Анастасия, наблюдая за всем этим, размышляла, какой разговор следует вести, о чем предупреждать, что приказывать добрым своим аржановцам, которые так искренне радовались встрече с нею. Молодой женщине казалось, будто страстные поцелуи возлюбленного еще горят у нее на шее, плечах, груди. Но в череде сладостных воспоминаний медленно вырисовывалось перед ее мысленным взором одно слово – КРЫМ.
Вдруг она услышала его в общей беседе, что непринужденно текла за столом. Произнес это слово Николай. Он начал рассказывать, как в Бахчисарае заявились к госпоже подполковнице татары, посланные из Гёзлёве каймаком Абдуллы-бея с подарками, а русские, того не зная, едва не схватились с ними драться на палках. Закончил он свою речь восклицанием:
– Ух и здорово в Крыму было!
– Я тебе покажу «Крым»! – Глафира сходу дала сыну подзатыльник и продолжала. – Только б и повесничал, этак гуляя без дела. Вот возьму и женю!
– На ком это, маменька?
– Да хоть на первой девке, какая есть теперь в Аржановке на выданье.
– А любовь? – вскинулся Николай.
– При чем здесь любовь? – рассердилась горничная. – Где ты таких слов, городских, развратных, понабрался?… Мы с твоим отцом венчались, раз всего друг друга увидевши, и то – на сговоре. Но век свой счастливо прожили без нее, любви этой самой! Потому как не она – главное, а уважение между супругами…
Тут Анастасия не выдержала и рассмеялась.
Представления Глафиры о нравственности и морали мало чем отличались от заветов попа Селивестра, изложенных им в книге «Домострой», написанной в середине XVI века. Горничная при всяком удобном случае рассказывала о них барыне. Основные же ее жизненные принципы сводились, однако, к древне-римской пословице: «Что дозволено Юпитеру, то не позволено быку». Саму пословицу Глафира, конечно, не знала, так как не умела читать, но смысл ее своими словами передавала довольно точно.
Удивленные смехом госпожи, все присутствующие сразу замолчали. Аржановой пришла в голову мысль устроить для них маленькое испытание. Она поднялась с места, обвела слуг строгим взглядом, как тогда, в сентябре 1780 года в Херсоне, за таким же общим обедом и произнесла сурово:
– Ныне нахожу я нужным и полезным для себя совершить путешествие. Ехатъ хочу в Крым…
– Господи Иисусе, спаси и помилуй всех нас! – вырвались у Глафиры слова, полные страха. Горничная трижды перекрестилась.
– Вы знаете, – продолжала Анастасия, покосившись на горничную, – что Крымское ханство есть государство мусульманское, нам по вере враждебное. Оттого путешествие может быть опасным. Но вас неволить я не хочу. Кто боится, пусть возвращается в Аржановку…
