Джек Линдсей - Подземный гром

Возле нас какой-то лигуриец жаловался, что в Риме нельзя достать пива.

Расставаясь со мной, Марциал передал мне небольшой свиток с эпиграммами, где стояла надпись: Луцию Кассию Фирму из Кордубы и Укуб.

Только бездомный в Риме свой дом обретает.Счастлив же ты, коль из Рима уедешь домой![57]

— А как же ты? — спросил я. Он покачал головой и ответил только улыбкой, сочувственной улыбкой, в которой сквозила грусть.

Я уселся на палубе в уголке. Как ни бранился и ни бесился капитан, мы еще проторчали в порту два часа. Когда мы отчалили, матросы затянули песню;

Солнце всходит и заходит.Из деревни еду в город,С Идой, Ледой, Родой.Землю бросил, а взамен —Грош мне в зубы и мякина!Под мостом обрел и ложеС Идой, Ледой, Родой[58].

Подошла Герма и села, прижавшись ко мне. Впервые я стал размышлять об ожидавших меня осложнениях. Отец будет уязвлен и потрясен, станет выдвигать доводы, в которые сам не верит, напрасно стараясь исполнить свой долг и не уронить себя в глазах людей. Под конец он отступится: «Я не могу этого понять, сын мой, но ты должен поступать, как подсказывает тебе совесть». Сестра будет изо всех сил противиться и противодействовать, говорить от имени всех родных, подстрекать мать и дядю. Мать начнет умолять меня не делать глупостей, станет проливать слезы, уговаривая, чтобы я не срамил семью, и ни за что не примирится. Дядя будет бормотать угрозы и жалеть, что прошли те времена, когда на семейном совете приговаривали к смерти провинившееся чадо. Под конец, когда все выдохнутся, пыл иссякнет и будет положено начало длительной вражде, я поступлю по-своему. Во всяком случае, после всех злоключений я научился терпеливо переносить неудачи, сопротивляться и настаивать на своем. Теперь я видел, какой великой силой обладают простые люди. Можно подумать, что это попросту сила косности, что она доказывает лишь безответственность и бездумность, — до известной степени это так. Но вместе с тем эта сила позволяла кинику спокойно переносить бичевание, этой силой были налиты мышцы матросов, она внушала Аманду несокрушимую ненависть к существующим порядкам, она сказывалась в беззаветной преданности Феникса и Гермы. Я радовался, что они со мной, был готов всячески их защищать и отстаивать их достоинство. Я сломлю яростное сопротивление родичей, поглощенных заботами о своем благополучии и преуспеянии, соблюдавших ложные приличия и стремившихся к наживе и к власти над людьми.

Косые закатные лучи расстилались по морю, в небе сгрудились облака, легкие в своей монументальности и слегка позолоченные. Барка проходила мимо разрушенной стены, увитой жимолостью, юноша и девушка лениво разлеглись в пышной траве. Помощник капитана размеренно отбивал такт гребцам. В мягком вечернем свете проплывавшие мимо нас картины обретали скульптурную четкость и какое-то новое очарование, я воспринимал нежные краски, как разлитый в воздухе тонкий аромат. Свет, вечный и изменчивый, подобно времени развертывающийся передо мной безбрежный простор, плавное движение, полнота радости и сознание прелести жизни. Я вдохнул чистый свежий запах волос Гермы. Я был счастлив.

Комментарии автора

Из всех основных персонажей романа один Луций вымышленная фигура. Но мне хочется верить, что стихотворение Марциала Поэту Луцию («Эпиграммы», Книга IV, 55) посвящено моему герою и имеет в виду его позднейшее творчество. Луций предстает перед нами как поэт, выражающий в стихах свою любовь к Испании и воспевающий ее красоты.

Луций, сверстников наших честь и слава,Ты, кто древнему Каю с отчим ТагомНе даешь уступать речистым Арпам, —Пусть рожденный среди твердыньАргивских Воспевает в стихах Микены, ФивыИли славный Родос, а то и СпартыСладострастной палестры в память Леды,Нам же, родом из кельтов и гиберов,Грубоватые родины названьяВ благодарных стихах позволь напомнитьГород Бильбилу, сталью знаменитый,Что и нориков выше и халибов,И железом гремящую ПлатеюНа Салоне, хоть мелком, но бурливомИ с водой, закаляющей доспехи;И Риксам хороводы, и Тутелу,И попойки у кардуев веселых,И с гирляндами алых роз Петеру,Риги — наших отцов театр старинный,И Силаев, копьем разящих метко,И озёра Турасии с Тургонтом,И прозрачные струи Тветониссы,И священный дубняк под Бурадоном,Где пройтись и ленивому приятно,И поля Вативески на откосе,Где на крепких волах наш Манлий пашет.Ты, читатель изысканный, смеешьсяЭтим сельским названьям? Смейся вволю!Эти села милей мне, чем Бутунты.

Кай, или Старый Кай, — название реки в Испании; Арпы же и Бутунты находились в Апулее, где родился Гораций.

Стаций во второй книге своих Сильв, написанной в начале 90-х годов (примерно через тридцать лет после заговора), сообщает, что возникло что-то вроде культа Лукана и праздновался день его рождения; этот культ носил такой же характер, как празднование стоиками памяти Катона и Брута при императорах Юлиях — Клавдиях. Книга заканчивается Одой на день рождения Лукана. Стаций говорит: «Полла Аргентария утверждала, что ею вдохновлена эта ода, когда мы обсуждали, как отпраздновать этот день, Выражая свое преклонение перед великим поэтом, я отказался от привычного для меня гекзаметра, воспевая ему хвалу». Ода написана одиннадцатистопным размером.

После обращения к музам и восхваления Бетики, богатой оливковым маслом, родины Лукана, Сенеки и Галлиона, Стаций рассказывает о том, как муза Каллиопа учила в младенчестве поэта. Ее наставления заканчиваются следующими словами:

А ты — иль дерзкой колесницей СлавыБыл вознесен на горние высоты,Где пребывают лишь великих души,Презревших прах земной и мрак могилы;Иль, берегов Элизия достигнув,Страны блаженных, бродишь в мирных рощах,Где собрались «Фарсалии» героиИ воспевают гимн тебе во славу,Подхваченный Помпеем и Катоном;Иль, тень священная, в величье гордом,Спустившись в Тартар, издали взираешь,Как мать Нерона факелом горящимПо бледному лицу тирана хлещет.Ты, светлый, в некий день богов подземныхПопросишь привести сюда и Поллу.Пред ней отверзнутся врата — и с мужемСоединится нежная супруга.Она не кружится в безумной пляска,Надев личину, перед ложным богом.Лишь одного тебя чтит неустанно,Храня твой образ в тайном храме сердца.И твоего лица изображеньеВ оправе золотой, над сирым ложемЖеланной не приносит ей отрады.Смерть ненасытная, прочь, прочь отсюда!Здесь новой жизни видим зарожденье.Умолкни, скорбь! Лишь сладостные слезыЕе лицо отныне орошают,И чтит она умершего, как бога.

У Марциала есть три эпиграммы (Книга VII, 21–23), явно имеющие в виду это празднование: