Жонглёр - Андрей Борисович Батуханов
В комнате повисла неловкая тишина. Невольные зрители столь неожиданного, но эффектного представления не знали, что теперь делать? Радоваться или плакать? Сверкая, бриллианты накалили как-то атмосферу комнаты. А Леонид достал старый потёртый ремень и рассказал и показал, как всё происходило все эти годы.
– А вот это вам! – просто сказал Леонид, после того как все свыклись с блеском украшений и отошли от рассказа хозяина, и протянул коробочку с брошью-цветком Красновым.
– Слишком красивый, а потом – чудовищно дорогой! – воскликнул Саша, отодвигая украшение от себя.
– С таким страшно жить в одном доме, не то чтобы его носить! – поддержала мужа, попыталась смягчить ситуацию Ольга.
В мгновение ока в голубых глазах Леонида образовалось серое ледяное крошево. Под кожей на скулах заходили волнами желваки, превратившие милое, доброе лицо хозяина в злобную маску. Покрутив коробочку в руках, Фирсанов неожиданно, не прицеливаясь, бросил её в форточку. Все от ужаса ахнули. И быть бы кому-то осчастливленным удивительной брошкой с розовым бриллиантом, но нет. Судьба, видимо, была против сумасбродной вспышки ярости Леонида. Она позволила порыву ледяного ветра захлопнуть форточку. Коробочка, глухо стукнув о стекло, упала на подоконник. Там её подхватил Краснов и аккуратно вернул на стол.
– Ты что, совсем тронулся за эти годы? – звенящим от возмущения или страха голосом спросил он Леонида.
– Но вам же это не нужно. А нам, – упёрся в жену глазами Леонид, – и подавно! В этой комнате находятся три самых близких мне человека, четвёртый сопит за стенкой. Если ты думаешь, что я из жадности так изворотливо таскал камешки почти по всему континенту, то ты глубоко во мне ошибаешься, – стал потихоньку заводиться Фирсанов.
– Это неправда! – почти одновременно воскликнули супруги Красновы.
– Я мечтал, что мы, – он обвёл рукой всех за столом, – обретём свободу действий, мыслей, фантазии. Нас ничто не станет сдерживать. И мы избежим вечного, изматывающего поиска денег ради нормальной жизни. Сидя в сырых ямах тюрем и содрогаясь под ударами тысячи плетей, только одно позволяло мне выдерживать эти муки – я надеялся, что мы станем трудиться не для поддержания собственной жизни, а облегчения жизней других. Сможем нормально жить, не зажатые в финансовые тиски, а занимаясь тем, к чему лежит душа каждого, таким образом, хоть как-то уменьшим пропорцию зла в этом мире.
– Но и ты нас должен понять, – ответил, глядя в глаза Леониду, Саша. – В тот раз ты кусочек льда мне за шиворот запихнул, а сейчас – целый айсберг спровадил.
– Неужели ты, тонкий поэт и прекрасный человек, не почувствовал, что это всё делается без задней мысли, от чистого сердца? Если бы ты знал, сколько раз строчки твоих стихов помогали мне подняться и позволяли идти дальше. Я редко писал тебе, но ты всегда был со мною.
– И в самом деле?
– Да. Разве я похож на того, кто, преисполненный собственной гордыни, пытался изуродовать юношескую дружбу никчёмными каратами?
– Нет!
– Тогда что же? – с тоской в голосе тихо спросил Леонид.
– Так принято.
– У кого и кем?
– Окружающими.
– Вот уж никогда не думал, что мелочное мнение толпы неизвестных тебе людей ты поставишь выше искреннего дружеского отношения.
– Ну, ты тоже скажешь! – то ли удивился, то ли обиделся Краснов.
– Для меня это было сродни переламыванию последней горбушки хлеба, чтобы не умереть от голода обоим.
– Ну, ты сравнил хлеб и бриллианты!
– В голод крошечный кусок хлеба бывает дороже самого крупного алмаза.
– В моей жизни, к сожалению, не было сильных потрясений, выпавших на твою долю.
– К счастью, что не выпали. А о себе ты зря так плохо думаешь. Вот ворвутся сейчас сюда бандиты, ты же, не раздумывая, отдашь за меня жизнь?
– Безусловно!
– То есть, ты с лёгкостью даришь мне самое дорогое, что у тебя есть, а принять от меня…
– От нас, – спокойно добавила Софья.
– Да, от нас! – Улыбка радости от взаимопонимания с женой на долю секунды осветила лицо Лёни. – Принять от нас на самом деле безделицу – это выше всех твоих нравственных ценностей?
– Нет.
– Или что-то за эти годы изменилось?
– Нет.
– Может быть, Александр Леонидович чем-то или как-то задел твоё самолюбие? И ты обижен не семью Фирсановых?
– Ты что, совсем с ума сошёл! – крикнул Саша. – Александр Леонидович святой человек!
– Так получается, что дело в тебе, а не во мне. А я, грешным делом, мечтал, что в какой-нибудь момент наши прекрасные жены по-настоящему блеснут, если им представится случай. А мы с тобой будем ими тихо гордиться.
– Они и без бриллиантов хороши!
– Полностью согласен! – улыбнулся краешком губ Фирсанов.
– Лёня, мой муж прекрасный человек, и не мне об этом вам говорить. Ваша семья для него свята. Нам с Сашей не хотелось, чтобы безумно красивое украшение когда-нибудь встало непреодолимой стеной между нами, – встала на защиту мужа Ольга.
– Оля, как же я рад за Сашку! Такая жена! Кроме моей семьи и вашей, у меня больше никого нет.
– Мне больше нравится, когда близкие ко мне обращаются на ты.
– Брудершафт? – вдруг преобразившись, игриво спросил Фирсанов. – Напьёмся?
– Конечно, но позже! – засмеялась Оля.
– Сашка, не убьёшь? – скосил глаза на Краснова Леонид.
– Посмотрим, посмотрим! – чувствуя перемену, оживился Краснов. – А то из сундука вытащу востру саблю и буду тебя гонять по двору. До обоюдного изнеможения.
– Я только хотел поделиться с близкими мне людьми. – Леонид снова взял со стола коробочку и стал вертеть её в руках. – Ещё раз?
– Ещё чего! – шутливо возмутился Краснов. – Мы за этот разговор с ней сроднились. Не знаю как Оля, а я так очень.
– Я буду давать тебе её поносить, – успокоила мужа Оля, – но дома, перед сном. Будешь цеплять её на пижаму.
Все захохотали, живо представляя картину, как Саша гордо вышагивает в пижаме по спальне с брошью на груди.
– Вот и чудно! – сказала
