Далия Трускиновская - Рижский редут
– Нет, Акинфий старший.
– Я тебя с умным человеком сведу, – пообещал я, имея в виду Бессмертного. – Он тебе присоветует, как быть, чтобы в люди выйти. Может, и вовсе флотским человеком станешь, на кораблях будешь служить!..
И тут мой Яша всхлипнул и зарыдал натуральнейшим образом.
– Ларионов, ты чего? – изумленно спросил я. – Испугался ты, что ли?
Сквозь рыдания я с трудом разобрал, в чем его горе: прожив в Риге всю жизнь, Яшка даже ни разу не нанял перевозчика, чтобы сплавать на левый берег, так и вел сухопутный образ жизни, сидя при воде и встречая приходящие плоты и струги. Это надо ж было умудриться, но старый Ларионов, очевидно, утверждал свою власть даже в таких нелепых мелочах.
Пока мы дошли до бастионов, он успокоился и уже мог говорить связно. Рассказывать, как он связался с поляками, Яшка решительно не желал – за что-то ему, видать, было стыдно. Пришлось вытаскивать на свет Божий военную полицию.
– А знаешь ли ты, отчего я хожу по городу переодетый и бородатый? – спросил я. – После того как по твоей милости я оказался обвинен во всех смертных грехах, мои начальники в порту, желая мне помочь, обратились к господину Розену. И он, взяв меня под свое покровительство, приказал вместе с другими его подчиненными, найти и обезвредить неприятельских лазутчиков, что свили гнездо в Риге, следят за портом и за Цитаделью, а донесения свои шлют голубиной почтой. Так твой Жилинский – из этой шайки!
– Который Жилинский? – снова спросил Яшка.
– Полагаю, что молодой Тадеуш Жилинский. А старого я, коли хочешь, покажу тебе. Он держит мелочную торговлишку и шатается с лотком по Малой Замковой, выходит и на площадь. Оттуда ему превосходно видно, когда из замка идут или едут в Цитадель. Сдается, он уже весь штаб фон Эссена в лицо знает и по всяким мелочам догадывается, что в замке затеяли. А теперь рассказывай ты.
Но прежде, чем добиться от Яшки хоть каких-то сведений, я принужден был дойти с ним до Льняного рынка и купить ему обувь, лапти, сплетенные на латышский манер, и к ним онучи. Ходить босиком по рижским мостовым – занятие, как мне кажется, неприятное.
Яшка, хотя родитель и держал его в строгости, был сыночком балованным, всегда ходил в высоких сапогах. Лапти каким-то образом унижали его достоинство. Я удивился: мне-то что ж тогда говорить? Я – дворянин, предки при царе Михаиле Федоровиче в Думе сиживали, и ничего, хожу в неведомо чьей старой ливрее, а на ногах, должно быть, те самые туфли, которые сносил и выбросил на помойку магистр Вальтер фон Плеттенберг в шестнадцатом веке от Рождества Христова. Неужто такие вещи могут ущемлять достоинство, коли оно от Бога мне дадено? А Яшка заупрямился. Пришлось растолковать: лучшей обуви он пока не заслужил.
Потом я погнал его к Замковой площади. Может, это и было глупо – не мое дело расследовать злоумышления вражеских лазутчиков; коли действовать логически, мне следовало поскорее доставить Яшку в порт и сдать с рук на руки Бессмертному, а он бы уж придумал, куда поместить это сокровище до приезда Розена. Но на все воля Божья, и мое желание показать ему, какой я усердный сотрудник военной полиции, принесло неожиданный результат.
Мы с Яковлевской улицы повернули на Малую Замковую и почти прошли ее из конца в конец, благо длинной ее не назовешь, и сотни сажен не набралось бы. Там, где она уже почти соприкасалась с Замковой площадью, был пятачок, я его и раньше заприметил, весьма удобное место и для мелочной торговлишки, и для наблюдения за воротами Рижского замка, как Северными, так и Южными, при нужде довольно сделать шаг, чтобы спрятаться за угол.
– Гляди! – шепотом приказал я ему. – Узнаешь?
Тот Тадеуш Жилинский, описание которого дали мне мои лазутчики, стоял со своим лотком, словно бы продавая какую-то мелочь вроде щипцов для нагара плечистому господину, который даже со спины показался мне знакомым.
Яшка посмотрел на продавца с некоторым недоумением, из чего я заключил, что с ним имел дело Жилинский-красавчик. А далее случилось непредвиденное.
К тем двум подошел со стороны площади Мартын Кучин. Я узнал его, он был одет так же, как в тот день, когда торговал свечами. Разве что борода малость выросла, а осанка та же, горделивая. Какая-то обывательница с детьми подошла к лотку, загородив Мартыну Кучину доступ к его хозяину. Фальшивый свечник обошел семейство и оказался между нами и плечистым господином. Тот повернулся, желая приветствовать знакомца, и увидел Яшку.
Яшка ахнул, развернулся и понесся прочь.
Делать нечего – я побежал следом. Догнал я его почти на углу Малой Замковой и Большой Яковлевской. Эти места я уже знал превосходно, потому что немало тут слонялся, отыскивая Артамонову зазнобу. Схватив Яшку за руку, я потащил его вправо, в тот проходной двор, где скрылась от Артамона Камилла. Там, как всегда, висело выстиранное белье.
Мой предатель и враль был безмерно напуган, до такой степени, что стал проситься обратно в подклеть. Я же вдруг ощутил отвагу. Что, в самом деле, за чертовщина: по улицам нашего города ходит какая-то сволочь, по которой каторга плачет, а я обязан пред ней трепетать?!
– Не бойся, дурак, – сказал я Яшке. – Мало ли, что он узнал тебя? Он же за тобой не погнался!
– Вы их плохо знаете! – отвечал он. – Они нас выследят, право, выследят и – ножом! Они это могут!
– Да что ж ты такого натворил? За что мусью Лелуару тебя казнить?
– Какому еще мусью? Это пан Потоцкий!
Тут оставалось только произнести «Бр-р-р-р»! Но было не время докапываться до всех кличек и маскарадов неприятельской шайки.
– Так чем ты им досадил?
– Да чем?! Я у них товар взял, а потом… потом сам не знаю, что с тем товаром сделалось!.. Ведь ваша милость меня облагодетельствовала – ножом пырнуть изволила! – он, скорчив благодарственную рожу, издевательски мне поклонился.
Поскольку Яшка был слишком возбужден, чтобы действовать разумно, я его приводить в чувство не стал.
– То есть, товар хранился в складе Голубя? – сообразил я. – Но он же не твоему родителю принадлежит, я узнавал.
“Так родитель-то мой богоданный сперва часть склада нанимал, а потом, на другой день после того, как меня домой притащили насмерть раненного, уговор кончился. Он еще с хозяином голубиного амбара, с Сытниковым, в пух и прах разругался и наши мешки велел вывезти. А те мешки – черт их знает, куда они подевались!
– Какие мешки?
– А я почем знаю? Велели мне четыре мешка спрятать среди наших. Мой-то батюшка чужого не возьмет, коли посчитал те мешки чужими, то и оставил. А вдруг приказчики их прихватили?
“Да что в мешках-то?!
– Да почем я знаю?! Сказано только – головой за них отвечу!
– Ну и дурак же ты, даром что купецкого рода, – сказал я. – Ведь непременно с мелочи началось, с рубля проспоренного, с беспутной девки! А вышло? Коготок увяз – всей пташке пропадать!
