Станислав Рем - Двадцатое июля
На вокзале документы у Штольца проверили дважды. В первый раз журналист волновался, но все прошло без проблем. Старик, которого привел Леви, действительно оказался специалистом своего дела. Второй патрульный, просмотрев паспорт, молча кивнул и пропустил на перрон.
Штольц решил ехать в Гетенбург. Он еще до 20 июля запретил себе звонить родственникам Эльзы и тем более писать ей письма. А теперь, в связи с произошедшими событиями, он не смог бы этого сделать, даже если б захотел.
Журналист остановился перед вагоном, осмотрелся. Перрон напоминал муравейник: все, кто отдавал себе отчет в происходящем, стремились как можно скорее покинуть столицу Рейха.
Штольц достал сигарету, закурил. Заговор провалился. С треском. И теперь у него имелась только одна цель: как можно скорее забрать жену у родственников и укрыться с ней по мере возможности в каком-нибудь малонаселенном городке Германии. Или в сельской местности. Но только на западе, подальше от наступающих русских. А главное, нужно забрать Эльзу незаметно. Штольц не сомневался: за ней наверняка ведется наблюдение. Даже если Бургдорф и промолчал о его роли в спасении двойника, в чем журналист сильно сомневался, то Мюллер все равно ему не поверил. А потому охота продолжается. Единственное, на что мог рассчитывать Штольц, так это на то, что Гетенбург переполнен беженцами. Мало осталось в Германии мест, где человек мог бы выжить. И одним из них являлся старый город, который до сих пор не подвергся ни одной бомбардировке. Именно в такие города и устремились жители ранее престижных промышленных центров. Работать в условиях постоянного человекопотока полиции очень сложно, й на этом, решил молодой человек, можно будет сыграть. А там — поездом, машиной, пешком, как угодно! — покинуть город и спрятаться до прихода американцев. Непонятно по какой причине, но Штольц был уверен, что его семью освободят именно американцы.
Журналист зашел в вагон, нашел свое купе, устало опустился на скамейку, прикрыл глаза. Жутко хотелось спать.
Похоронная процессия затянулась до глубокой ночи. Пока человек Леви делал документы, Штольц вернулся в квартиру ветеринара, вскрыл двери соседних двух квартир, вынул из шкафа труп, перенес его в одну из них, облил помещение бензином, который им был обнаружен при обыске, и поджег. Едва он успел быстрым шагом перейти на другую сторону парка, как за его спиной раздался взрыв: взорвались газовые горелки. Все трехэтажное здание охватил огонь.
Штольц, последний раз посещавший церковь в детском возрасте, обернулся, поднял руку и перекрестился.
Все, прошлая жизнь закончилась. По крайней мере до поражения Германии.
Двери купе открылись. На соседнюю скамью присела молодая женщина с грудным ребенком. Рядом с журналистом примостилась старуха, видимо, ее свекровь, постоянно что-то бормотавшая и перебиравшая трясущимися руками вещи в своем ридикюле.
Журналист вжался в угол вагона, запахнул на груди широкие полы пиджака и задремал.
Через двадцать минут в отделение гестапо поступило телефонное сообщение, что лицо, схожее с фотографией, которой снабдили все патрули столицы, под именем Клауса Баума отбыл из Берлина в направлении Гетенбурга. На вопрос сотрудника политической полиции, почему лицо не было задержано, начальник патруля ответил, что во время инструктажа такого приказа не получал.
* * *Шелленберг молча протянул Гиммлеру расшифрованную радиограмму, поступившую от его источника из штаба Эйзенхауэра: «Лондон потрясен падением «болванок». Ждите ответного удара, Цель: Гетенбург. Э. Ждет. Р. В штабе проверка. Объявляю молчание на две недели. Выйду только в экстренном случае. Луи».
Гиммлер посмотрел на подчиненного. Тот опустил глаза.
«Какое скотство, — мысленно возмутился Гиммлер. — Опять принимать решение выпало мне».
Последние шифровки Луи отличались от предыдущих предельной лаконичностью. Судя по всему, их агент действительно боялся «попасть под колпак». Потерять разведчика такого уровня было бы непростительно. Две недели можно и потерпеть. Но что делать со старым городом? Если объявить в городе эвакуацию, американцы поймут, что произошла утечка информации. Не объявлять — старинный культурный центр Германии будет стерт с лица Земли.
Рейхсфюрер подошел к сейфу, открыл его, долго перелистывал какие-то документы.
— Что с Канарисом?
Вопрос прозвучал неожиданно и не к месту, но Шелленберг отреагировал спокойно:
— Практически согласен работать.
— Что значит «практически»?
— На данный момент восстанавливает итальянские контакты. На что уйдет дней десять. Мне нужно приготовить к моменту встречи деньги.
— Сколько?
Шелленберг написал на салфетке сумму.
— Они что, с ума сошли?! — возмутился рейхсфюрер, увидев цифры. — Прямо не религиозная община, а банда вымогателей! — Гиммлер потряс салфеткой. — А зачем им столько денег? Или они постятся экзотическими фруктами?
Бригадефюрер предпочел отмолчаться. Он понимал истинную причину возмущения Гиммлера. И она заключалась не в условиях святош.
— Что будем делать? — несколько успокоился рейхсминистр.
— Собирать деньги.
— Да бросьте вы… Я имею в виду Гетенбург.
— Вы же прекрасно понимаете, господин министр, что если мы начнем эвакуацию населения, наш человек в штабе союзников прекратит свою работу.
— А если не начнем, погибнет город.
— А в противном случае станем «слепыми»».
— И что вы мне предлагаете? — Гиммлер встал перед сидевшим Шелленбергом, словно живое обвинение. — На данный момент в Гетенбурге скопилось более ста пятидесяти тысяч населения. Не считая двенадцати госпиталей и нескольких тысяч трусов, бежавших с восточных границ. Итого почти двести тысяч. Вальтер, я жду вашего мнения.
«Ну придумай же, как мне проигнорировать эту шифрограмму!»» — Гиммлер смотрел в затылок подчиненного, и бешеная злость поднималась в его груди.
Шелленберг медленно поднял голову и, несколько растягивая слова, словно продолжая думать над неожиданно появившейся идеей, проговорил:
— А вы знаете, господин министр, я не думаю, что англичане будут бомбить город. Скорее всего мы имеем дело с дезинформацией.
— Уверен?
— Абсолютно.
— Хм… Любопытно. — Гиммлер почувствовал, как раздражение начало покидать его. — Продолжайте.
— Гетенбург — культурный центр. И не более. В городе нет ни одного оборонного завода. Только культурные и исторические ценности. Разрушить одну из колыбелей всей западной культуры — верх варварства. Только русские могут совершить подобное. Англия — никогда! Сомневаюсь, что Черчилль захочет встать на одну ступень с сибирским мужиком. А потому делаю вывод: нам через «Луи» подсунули «липу». Чтобы мы на нее отреагировали и тем самым раскрыли нашего человека.
