Геннадий Ананьев - Князь Воротынский
Когда положили боярина Селезня на траву возле князя Воротынского, тот опустился на колени и молвил с жаром:
– Великую службу сослужил ты не только мне, но и всей России!
– Грозились, что вначале руки по плечи стешут, да не вдруг, а по частям, затем за ноги примутся. Болваном, мол, станешь круглым. А чтоб кровь не хлестала, прижигали отрубы.
Содрогнулись все, кто слышал тихие слова боярина Селезня, а князь процедил сквозь зубы с нескрываемой злобой:
– Жаль, сбег Девлетка-варвар! Самолично снес бы ему голову!
Фрол Фролов, подошедший в этот самый момент, чтобы сказать князю, что лекарь будет с минуты на минуту, смерил князя подозрительным взглядом своих шустрых глаз, но ни сам князь, ни Косма Двужил, ни дружинники, принесшие на мягких носилках истерзанного боярина, не заметили того подозрительного взгляда близкого княжеского слуги. Подскакал связной от воеводы Шереметева:
– Князь, воевода велел спросить, гнать ли татарву за Окой?
– Гнать! Гнать и сечь! Чтоб ни один до степи не доскакал!
С подобным же вопросом гонец от воеводы Хованского; затем воевода большого огненного наряда подступил, воевода гуляй-города – все ждали его, главного воеводы, слова, и князю Воротынскому недосуг было дальше оставаться с героем-боярином. Поручив его Фролу Фролову, ушел он с головой в воеводские заботы. В радостные заботы, но оттого не менее хлопотные, требующие полного напряжения мысли и душевных сил.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Князь Воротынский не подгадывал специально, но так получилось, что ратники возвращались в Москву в Рождество Пресвятой Богородицы. Разноголосье колокольное созывало христианский люд на торжественные молебны по случаю столь великого их праздника, однако москвичи, нарядившись празднично, заполняли не церкви, а улицы, хотя князь Михаил Воротынский не слал в стольный град вестника с сообщением о дне возвращения, город, однако же, откуда-то узнал об этом и высыпал встречать своих спасителей. Спасителей России.
Ничего подобного воевода-князь еще не видывал: Москва встречала его, Воротынского, более радостно, чем царя Ивана Васильевича – юного покорителя Казани. Под копыта княжеского саврасого коня в парадной сбруе бабы расстилали шелковые платы свои, сами же, не стыдясь греха, оставались простоволосыми. Цветы летели на него, князя, на дружину его, на всех ратников изобильно, и весь разномастный люд, от знатных до изгоев, низко ему кланялся. Священнослужители, не велев прекращать колокольного звону, тоже выходили на улицы с крестами и кадилами, чтобы благословить победителей.
Гордость за себя, за дружину свою, за соратников-соколов вольно или невольно воцарилась в душе главного воеводы. Вместе с тем гордость законную, заслуженную подтачивала непрошенная тревога, отравляя безмятежную радость. Да, все складывалось не так, как мыслил князь Михаил Воротынский. Верно, победа знатная, чего греха таить, но он – воевода, выполнивший лишь с честью царский урок, не ему почести царские, а самому государю. Так велось на Руси издревле: торжественный колокольный звон разносился по всей необъятной России в честь великих князей, в честь царей-самовластцев. Сегодня же колокола пели свою торжественную песнь в честь его, служилого князя, хотя и знатности великой, но все одно – слуги царева. Это было необычно, оттого и вызывало беспокойство, совершенно, казалось бы, лишнее в такой праздничной радости, ложкой дегтя, портившей бочку меда. Отделаться, однако, от тревожности, от непрошенной тоски сердечной князь не мог. Как клещ вцепилась она в душу.
Еще более неуютно почувствовал бы себя победитель Девлет-Гирея, знай он, что колокольный звон, начавшийся по повелению царя в честь славной победы еще два дня назад, волнами, как от брошенного в воду камня, покатился по русской земле, и, к досаде Ивана Васильевича, в торжественных службах славили не только царя всея Руси, но и князя-воеводу Михаила Воротынского. И как чудилось Ивану Васильевичу, имя слуги его, раба его, произносилось более торжественно.
Видит Бог, Михаил Воротынский не хотел этого. Донести царю весть о победе послал он боярина своего Коему Двужила, имея две мысли: царь на радостях может пожаловать Коему более высоким чином, чего тот, конечно же, заслужил; но главное, посылая своего слугу, князь как бы подчеркивал, что считает победу над крымцами не своей заслугой, а заслугой самого царя, он же, воевода, раб царев, лишь выполнил его волю.
Косма Двужил, однако же, доскакал только до Москвы. Разрядный приказ, князья Юрий Токмаков и Тимофей Долгоруков, коих царь оставил оборонять стольный город и кои теперь не хотели быть обойденными, перехватили вестового княжеского и отрядили в Новгород своего: князя Ногтева и сановника Давыдова. Два саадака и две сабли Девлет-Гирея, которые вез Косма в подарок царю от имени своего князя, передали Давыдову и Ногтеву и научили, с какими словами надлежит вручить сей трофеи Ивану Васильевичу.
Государь с великой радостью принял подарки и выслушал здравицу в честь его, царя всея Руси преславной победы, осыпал милостями вестовых и тут же повелел бить во все колокола, петь молебны три дня. Сам же, не медля ни часу, стал собираться в Москву.
Неподсудны слугам царевым поступки их властелина, но на сей раз уж слишком откровенно разошлись слова Ивана Васильевича с делами его. Выходило, что не ради ливонцев и шведов сидел он в Новгороде, а по трусости своей, из опаски оказаться в руках Девлет-Гирея. Теперь он спешит в свой стольный град принимать благодарность народную за великую победу, им одержанную.
В церквах же не обошли вниманием само воинство, воевод его славных, но, главное, князя Михаила Воротынского. С клиросов возвещали ему многие лета, о чем услужливые наушники царевы тут же его уведомили.
Царь проглотил досаду, не запретил церкви славить героя-воеводу, поопасался, видимо, осуждения народного. Он вполне понимал, что вот так, сразу, опалить князя Воротынского даже ему, самодержцу, кому волей Бога вручена жизнь подчиненных, коих волен он казнить и миловать, а ответ держать лишь перед Всевышним, несподручно в сей торжественный для России момент. «Подумаем. Прикинем. Найдем путь урезонить зазнайку!» – распаляя себя, грозился Иван Васильевич.
Князю же Воротынскому было не до зазнайства. Менее недели он, помиловавшись с женой и поласкав сына с дочерью, да и то отрываясь на дела порубежные, велел седлать коня себе и Фролу с малой свитой. Подался во владимирские леса, где рубили город-крепость Орел. Разослал он и своих бояр, князя Тюфякина, дьяков Ржевского, Булгакова и Логинова по всем тем местам, где либо уже были готовы сторожи, либо рубились. Наказ один: начать немедленно сплавлять их по рекам, везти обозами.
