Геннадий Ананьев - Князь Воротынский
Не то, чтобы с гаком, но даже и часу не выдержали осажденные. Как ни прорежали из пушек лезущих, многим все же удавалось прорваться к стене. Встречали их дружно. Ертоульцы и посоха секли топорами руки тех, кто успевал схватиться за верх китаев, тех же, кто избегал такой участи, ратники разили мечами, шестоперами и боевыми топорами. Особенно часто мелькали в воздухе шестоперы – любо русским богатырям это тяжелое оружие, для них оно неутомительное. И все шло бы ладно, не пускай тучи стрел крымцы из-за спин штурмующих. На место срезанных пушкарями всадников вставали новые, и создавалось такое впечатление, будто без всякого толку стрельба по лучникам, их же стрелы доставали оборонявшихся.
Особенно быстро таяла посоха без щитов, кольчуг и шеломов. И все же Никифор сдерживал себя, размеренно прошагивая по помосту круг за кругом. Наконец крикнул, перегнувшись через перила:
– Дым!
У сигнальщиков факелы горящие в руках, поленья, изрядно в дегте выкупанные, уложены холмом; с четырех сторон поднесены факелы, и тут же дым пополз в небо. Поначалу медленно и тонко, но каждую минуту черный ствол жирел и высился – не увидеть его было просто невозможно.
Никифор Двужил внимательно наблюдал за штурмующими, как они воспримут дым, но те даже не обратили внимания на него. Не до дыма им, чувствуют, что еще немного усилий, и прорвутся они в крепость, где их кровожадные души вдоволь натешатся.
Первыми навалились на тылы крымцев конники опричного полка. Дети боярские из других полков тоже не замешкались. Следом и пешцы подоспели. Секли врагов первые несколько минут, как траву на сенокосе. Гуляй-город тоже ободрился. Откуда новые силы взялись у его защитников? Пушки метче ударили, рушницы скороговорней заговорили, болты каленые из самострелов роем пчелиным понеслись над головами лезущих на стену к дальним лучникам, разя всадников и коней – картина боя резко изменилась, татар обуял страх, им казалось, что сам лес преображался в ратников заклинанием неведомой силы, и хотя во многих местах крымцы пришли в себя и отчаянно рубились с русскими ратниками, но в целом удача повернулась спиной к татарским туменам.
Бой рукопашкою, однако, переменчив, а крымцев вдвое, почитай, больше, и как бы дело повернулось, еще не известно, не предприми князь Михаил Воротынский еще один шаг, ставший в итоге решающим. Своей дружине во главе с Космой Двужилом он повелел прорубаться к знамени ханскому, она в короткое время оказалась почти у цели, но гвардейцы ханские, оберегая своего властелина и его знамя, быстро сообразили что к чему и встали стеной против дружины княжеской. Не упускавший из виду свою дружину, князь Воротынский понял, что не осилит она гвардейцев хана, потому приказал князю Хованскому:
– Тысячу лучших ратников – на ханский стяг!
Нукеры не дрогнули, устилали своими трупами и трупами наседающих каждый шаг отступления, дрогнул сам хан – он, увидев, что русские ратники вот-вот закольцуют его, хлестнул коня камчой и понесся прочь в окружении двух десятков телохранителей.
Лиха беда – начало. Да еще если пример подал сам властелин. Один за другим покидали поле боя нойоны и темники, за ними тысячники, оставляя на произвол судьбы своих воинов, которым оставалось одно – отбиваться, пока есть силы, и уповать на милость Аллаха. Они и отбивались еще добрых четверть часа, но вот из гуляй-города по повелению Никифора высыпала вылазка: порубежные казаки и дети боярские да немцы-наемники. Действие предельно рискованное, ибо крепость оставалась почти незащищенной (только пушкари с посохой и ертоульцами), но это оказалось весьма кстати: крымцы сломились окончательно. Началась безжалостная бойня. Забыли, казалось, русские ратники заповеди Христовы, а старались лишь ублажить своего древнего бога Перевита о пяти головах, для которого одна утеха – кровь побежденного врага. Как можно больше его крови.
Каждая малая речушка, тормозившая паническую скачку крымцев, давала возможность русским ратникам наваливаться на них большими силами и буквально перепружать переправы трупами захватчиков.
До берегов Оки доскакала лишь малая часть совсем недавно могучего войска, а на реке их встречали лодьи и дощаники дьяка Логинова с ловкими на веслах и в стрельбе из луков пермяками. Да и погоня далеко не отстала. Каждый русский ратник мстил за веками обливавшуюся кровью и слезами от татарского беспредела Россию, за свою семью, ибо почти каждая русская семья имела свои счеты с поработителями.
Ускакавший с поля брани хан забыл о своих сыновьях-царевичах, о мурзах и князьях, которых оставил на левом берегу Протвы ожидать его победного возвращения. Вспомнил о них своевременно князь Михаил Воротынский. Повелел дружине своей и той тысяче опричного полка, которая вместе с дружиной брала ханское знамя, спешно перекрыть Серпуховскую дорогу, устроив на ней засаду.
– Не секите почем зря, – наставлял Коему Двужила и тысяцкого опричного полка Михаил Воротынский. – Лишь того рубите, кто выхватит саблю из ножен. Живыми царю нашему нужны князья и мурзы татарские. Ваш ему подарок будет. Обдерите их, как липок. Добычу меж собой поделите по-братски. В исподнем одном повезем правителей говенных! – И добавил, обращаясь лишь к одному Косме: – Боярина Селезня отыщи. Глядишь, Бог даст, жив сокол мой! Но и мертвый если, найди непременно. Домой свезем и с почестями похороним.
Обоз со знатью крымской, жаждавшей стать правителями России, захватили почти бескровно. Благоразумным для себя сочли мурзы, князья и царевичи сложить оружие, повелев то же самое сделать своим телохранителям-нукерам. Один из мурз сразу же пожелал выслужиться.
– Не казнить, а жаловать меня. Я предатель ваш вам верну, – и откинул полог повозки, где лежал связанный по рукам и ногам волосяным арканом окровавленный Николка Селезень. – Предатель казни.
Великой силой сдержал себя Косма, чтобы не срубить голову расчетливому палачу, лишь плюнул смачно в лицо ему. Выхватив засапожный нож, осторожно стал перерезать аркан.
Исполосован весь. Лицо без кровинки. Руки беспалы. Видно, саблей пальцы рубили. Да не все сразу, а поодиночке, ибо культя не ровного сруба. И каждый палец припечатан каленым железом. Селезень застонал, и Косма, погладив его по голове железной своей ладонью, попросил как можно нежней:
– Потерпи, брат, потерпи. Рассупоню сейчас и – к князю доставлю. На руках понесем.
Когда положили боярина Селезня на траву возле князя Воротынского, тот опустился на колени и молвил с жаром:
– Великую службу сослужил ты не только мне, но и всей России!
– Грозились, что вначале руки по плечи стешут, да не вдруг, а по частям, затем за ноги примутся. Болваном, мол, станешь круглым. А чтоб кровь не хлестала, прижигали отрубы.
