Бернард Корнуэлл - Приключения Ричарда Шарпа. т1.
– Сколько очков набрал Флетчер, сэр? – спросил Шарп. – Ему ведь снесло голову.
– Нисколько. Исключен из числа претендентов по причине крайней неосторожности.
Шарп рассмеялся. Ничего смешного в словах Блэкистона, конечно, не было, но смех вырвался сам. Генерал, обернувшись, наградил сержанта недовольным взглядом. Сказать по правде, Шарп пытался сдержать нарастающий страх. Сейчас он был в относительной безопасности, поскольку левый фланг атаки достиг мертвого пространства и противник перенес огонь на два батальона сипаев, которые еще не спустились в ложбину, но сержант слышал свист рвущих воздух ядер и громыханье пушек, видел, как падают в долину и взрываются снаряды, разбрасывая хлопья окрашенного пламенем дыма. Никакого вреда они пока не причиняли, но Шарп не мог не замечать вырванные взрывами и опаленные кусты, не мог не слышать шелеста стригущих листья осколков. Кое-где пламя перекидывалось на сухие ветки и высокую траву.
Он пытался отвлечься, сосредоточиться на мелочах. Связал порвавшийся ремешок на фляжке. Уши у его мерина подрагивали при каждом выстреле – интересно, чувствуют ли страх лошади? Воспринимают ли опасность так же, как люди? Он смотрел на шотландцев – те стойко шли вперед через кусты и деревья, великолепные в своих высоких медвежьих шапках и клетчатых килтах. Как далеко они от дома, подумал Шарп и с удивлением обнаружил, что сам этого не чувствует. Да и где его дом? Уж точно не в Лондоне, хотя он и вырос там. Может, его дом Англия? Наверное. Только что для него Англия? Вряд ли то же самое, что для майора Блэкистона.
Снова вспомнилось предложение Полмана. Мог бы стоять сейчас там, за маратхскими пушками, препоясанный кушаком и с саблей в руке. И не свистели бы над головой ядра. Стоял бы да смотрел сквозь дым на тоненькую шеренгу красномундирников, идущих навстречу ужасу и смерти. Если так, то почему не согласился? Почему не принял предложение Полмана? Шарп знал – настоящая причина не в какой-то лишь смутно ощущаемой любви к родине, не в отвращении к Додду, нет. Мундир и сабля нужны ему только для того, чтобы вернуться в Англию и поквитаться с теми, кто презирал его и унижал. Только для этого и ни для чего другого. Сержантов не производят в офицеры. По крайней мере, такое случается не каждый день. Шарпу вдруг стало стыдно: и зачем он только приставал к Маккандлессу с теми дурацкими вопросами. Хорошо хоть, что полковник не высмеял его пустые мечты.
Уэлсли подъехал к полковнику Харнессу.
– Подойдем ближе, полковник, – дайте залп. По вашему усмотрению. Так, чтобы успели перезарядить. Но второй поберегите для пехоты.
– Я уже и сам так решил, – ответил, насупившись, шотландец. – Стрелков пускать не буду – не воскресное это дело.
Обычно впереди батальона шла легкая рота. Выйдя на огневой рубеж, стрелки рассыпались вдоль фронта и били по противнику еще до начала атаки главных сил. Сейчас Харнесс, очевидно, решил приберечь их для одного-единственного залпа по неприятельским пушкарям.
– Недолго уже осталось, – обронил Уэлсли, предпочтя не оспаривать решение полковника удержать стрелковую роту в строю, и Шарп подумал, что генерал тоже нервничает – последние три слова определенно предназначались не Харнессу.
Генерал, должно быть, и сам понял, что невольно выдал свои чувства, и еще больше помрачнел. От бодрого настроения, с которым он вступал в сражение, после начала канонады не осталось и следа.
Миновав ложбину, шотландцы начали подъем. Каждый знал: еще минута-другая, и он окажется на бровке, на виду у маратхских канониров. Сначала враг увидит два батальонных знамени, потом верховых офицеров, потом черную полосу шапок и наконец всю красно-бело-черную атакующую шеренгу с сияющими на солнце примкнутыми штыками. И тогда, подумал Шарп, да поможет нам всем Бог, потому что орудия уже перезаряжены и бомбардиры только и ждут, когда появится цель. Он не успел представить, что будет потом, потому что впереди грохнула вдруг невидимая пушка, и ядро, ударившись о гребень, перелетело через головы наступающих, так никого и не задев.
– Кто-то поторопился, – сказал Баркли. – Парня надо бы взять на заметку.
Шарп глянул вправо. Все четыре батальона сипаев уже спустились в ложбину, а вот пикеты и Оррока и 74-го пропали за деревьями к северу от долины. Первыми перед врагом предстанут горцы Харнесса, и они же встретят самый горячий прием. Некоторые спешили, как будто стремясь приблизить развязку.
– Держать равнение! – заревел Харнесс. – Не в таверну бежите, мерзавцы!
Элси. Точно, Элси! Шарп вдруг вспомнил, как звали девушку, работавшую в таверне около Уэзерби, куда он сбежал из приюта на Брухауз-лейн. Почему она вспомнилась именно сейчас? Перед глазами встала пивная: зимний вечер, пар от мокрых курток посетителей, девушки с подносами, потрескивающий в камине огонь, мертвецки пьяный слепой пастух и спящие под столами собаки. Он представил, как входит туда, в офицерском мундире и с саблей на боку, как... Но тут 78-й батальон вышел из ложбины, ступил на равнину и оказался прямо перед неприятельскими пушками, и йоркширская таверна исчезла, словно смытая волной страха.
Первой реакцией, однако, было удивление: как же они близко! Миновав ложбину, наступающие оказались всего лишь в ста пятидесяти шагах от неприятеля, и второй реакцией Шарпа было восхищение: как красиво они стоят! Словно на картинке – ровнехонький, будто для смотра, строй пушек, а за ними под пестрыми знаменами маратхские батальоны. Наверное, подумал Шарп, именно так и должна выглядеть смерть. Больше он ничего не успел подумать, потому что в следующий момент весь этот эффективный боевой порядок вражеской армии скрыла плотная дымовая лавина. Лавина вскипела, завихрилась, белую завесу пробили огненные копья, набухшие клубы лопнули, сплющились, разорванные взорвавшимся порохом, и вырвавшиеся из жерл тяжелые ядра ударили по красномундирной цепочке.
Казалось, кровь была повсюду, словно хлынула вдруг из огромного, разом треснувшего по швам мешка, и люди скользили и падали, скошенные косой смерти. Раненые хрипели, умирающие стонали, но никто не кричал. Какой-то волынщик, бросив инструмент, подбежал к несчастному, которому начисто оторвало ногу. Шеренга наступающих рассыпалась, тут и там лежали убитые, вырванные звенья цепи. Молоденький офицер пытался успокоить лошадь – напуганное животное мотало головой и пятилось. Полковник Харнесс объехал распростершегося на земле солдата с вывернутыми кишками, даже не взглянув на убитого. Сержанты орали, требуя сомкнуть строй, и голоса их звучали сердито, как будто это сами горцы были виноваты в том, что в шеренге возникли бреши. Потом все вдруг умолкли. Наступила странная тишина. Уэлсли повернулся и что-то сказал Баркли, но Шарп не расслышал ни слова – в ушах после страшного залпа стоял звон. Диомед рванулся в сторону, и сержант потянул за повод, удерживая испуганного коня. Кровь Флетчера на боку жеребца уже засохла, превратившись в бурую корку. Над ней вились мухи. Какой-то горец клял уходящих без него товарищей. Он стоял на коленях, опираясь на руки, и крови на нем Шарп не видел. Но потом горец поднял глаза, посмотрел на сержанта, выплюнул последнее проклятие и завалился вперед. На растекшиеся, отливающие синевой кишки устремились мухи. Рядом, волоча за ремень мушкет, полз по стерне еще один солдат.
– Равнение! – прокричал Харнесс. – Не спешить, черт бы вас побрал! Не бежать! Думайте о ваших матерях!
– О матерях? – удивился Блэкистон. – При чем тут матери?
– Сомкнуть ряды! – рявкнул какой-то сержант. – Теснее! Сомкнуть ряды!
У маратхских пушек суетились бомбардиры. Только теперь вместо ядер жерла забивали картечью. Пороховой дым рассеивался, уносимый легким ветерком, и Шарп видел в просветах размытые фигуры со снарядами и банниками. Другие выпрямляли хобот лафета, наводя пушки на разреженную цепь горцев. Уэлсли придержал коня, чтобы не отрываться от пехоты. Справа никто еще не появился. Сипаи только поднимались по склону ложбины, а правый фланг скрывали деревья и неровности местности. Картина выглядела так, будто вся тяжесть сражения упала на плечи батальона Харнесса, будто против стотысячной армии британцы выставили всего лишь шестьсот человек. Но даже в этот тяжелый момент шотландцы не дрогнули. Оставив за собой убитых и раненых, они шли по равнине навстречу пушкам, в жерлах которых уже ждала смерть. Снова заиграл волынщик, и пронзительные, чудные, дикие звуки словно вдохнули жизнь в сжавшиеся от страха души. Шотландцы шли к смерти, но четко держали строй и, по крайней мере внешне, сохраняли поразительное спокойствие. Неудивительно, что о горцах складывают песни, подумал Шарп и, услышав за спиной топот копыт, оглянулся. Это был капитан Кэмпбелл.
– Я уж думал, что опоздаю, – с улыбкой сказал капитан, – и вы справитесь без меня.
