Пол Андерсон - Королева викингов
Не стала она этого делать и теперь. Сказала ему несколько спокойных фраз по поводу того, что близость Брайтнота к Хокону не делает их врагами. Их дружба началась с детства, а мужчину, отрекающегося от своего друга, вообще нельзя считать мужчиной. Да, он поступает совершенно правильно, что носит перстень — она уже успела спросить о его происхождении, — который ему подарил Хокон.
Но она рассчитывала, что он увидит, что и она сама, и ее сыновья вовсе не злодеи. У нее, не раз намекала она, были все основания надеяться на то, что он увидит: они находятся в своем праве. Но, как бы то ни было, ей кажется, будто она вернулась в Йорк. Она уверена, что он, с его добротой и снисходительностью, сможет просветить ее. Ей так много хочется узнать. Даже когда она была королева в той цитадели премудрости, ни один из знатоков церковного учения не снисходил до нее. В лучшем случае они бормотали несколько невнятных слов и начинали уверять, что должны поскорее уйти.
Брайтнот чуть заметно улыбнулся.
— Боюсь, что ты, госпожа, могла вызывать у них слишком сильное почтение.
Она вздохнула.
— Мне так не казалось. Они говорили, что мне, дескать, надо веровать, молиться и творить добрые дела. Что больше от женщины ничего не требуется. Но ты все же сможешь снизойти до меня, ведь правда?
В том состоянии огорчения и одиночества, в котором он пребывал — да к тому же еще не у дел, о чем он все время себе напоминал, — Брайтнот был готов как можно скорее и лучше исполнить ее просьбу. Он также признавался себе, что она хороша собою и что на вид о ее возрасте догадаться невозможно, и к тому же Гуннхильд очень сообразительна.
— То, что Бог един и в то же время имеет три обличья, — это правда, которую я долго стремилась постигнуть. — Так началась одна из первых их богословских бесед. — Ибо, если он как Отец находился на Небесах, в то время как он же в облике Сына ходил по земле, то при чем же здесь Дух святой? Может быть, это нечто наподобие того, как финские колдуны посылают в мир свои души?
— Моя госпожа! — Брайтнот чуть не утратил дар речи. — Никогда даже не думай о таких вещах!
— Прости меня. Я слепа. Я пребываю в поиске. Укажи мне путь.
Пытаясь найти ответы на ее вопросы, он понял, что знал значительно меньше, чем ему прежде казалось. Она не пеняла ему за это, как то делал какой-нибудь языческий римский философ.
— Как можем мы, ничтожные смертные, все понять? — говорила она. — Бог есть одно с нами и миром, который уходит далеко за пределы человеческого окоема.
— Нет, королева, нет, тебя снова влечет к заблуждениям. Бог и его создание не одно и то же.
— Понимаю. Наверно, то, чему меня учили в Финнмёрке, слишком крепко угнездилось во мне. Помоги мне избавиться от этого.
Начиная с этого дня и много, много раз их разговоры возвращались к суевериям тех диких мест.
— Ты, должно быть, слышал много злых и глупых сплетен о том, как я ездила туда и что вынесла оттуда, — говорила Гуннхильд. — В большинстве своем это неправда. И все полностью несправедливо.
А священника мало-помалу увлекало то, что она рассказывала.
— Да, это язычество, — бормотал он, — но ведь почти неиспорченное язычество, не так ли? Любовь к Божьим созданиям может стать началом любви к Богу. — Гуннхильд, долго и тщательно обдумывавшая свои слова, улыбнулась. А ее внутренняя усмешка, которую не мог видеть собеседник, была яростной и жестокой.
Таким образом она завоевывала его доверие, а сама все меньше и меньше держалась по-королевски, когда они оставались наедине. Можно было подумать, что постепенно она избавляется от застенчивости, заставлявшей ее так давно пребывать в одиночестве.
В конце концов они начали разговаривать искренне.
На улице лил холодный дождь, скрывавший из виду даже ближние окрестности, по земле бежали мутные ручьи. Они находились в доме Гуннхильд. Там же была одна из ее служанок — девушка, хорошо понимавшая, что ни в коем случае не следует сплетничать о своей хозяйке, если не желаешь, чтобы с тобой случилось что-нибудь очень плохое. Гуннхильд и Брайтнот сидели в креслах друг против друга. В очаге горел слабый огонь; запах его дыма напоминал о летней жаре, мерцали масляные лампы, тени то прятались в углах, то выползали оттуда. Гуннхильд искусно перевела разговор.
— Я хорошо понимаю, какую боль ты испытываешь, — мягким голосом сказала она. — Хокон был твоим другом.
Брайтнот против воли стиснул лежавшую на колене руку в кулак.
— Он есть мой друг.
— Но Христос тебе дороже.
Он перекрестился.
— Конечно. Но я непрерывно молюсь за Хокона.
Она кивнула.
— Как и подобает истинному другу. Однако я не верю, что ты хотел бы, чтобы он молился за тебя — по крайней мере, сейчас — не правда ли?
Он содрогнулся всем телом и покачал головой.
— Брайтнот, — проникновенным голосом продолжала она, — ты знаешь, но, возможно, не можешь понять до конца, насколько сильно Хокон виновен передо мною и моими детьми. Он отнял у моего господина и моего возлюбленного Эйрика власть над королевством, которое принадлежало Эйрику по праву в соответствии с волей их отца, заставил нас скитаться среди иноземцев и терпеть их враждебность. Потому Эйрик и умер вдали от родины и родных, умер без покаяния. Его кости лежат непогребенные на неосвященной земле. А теперь Хокон повинен в такой же точно смерти нашего любимого сына.
— Но… но он же совершил погребение. Он сам сказал мне об этом.
— Без священника, который отслужил бы заупокойную молитву. Хокон сотворил много зла в этом мире, но превыше всего то оскорбление, которое он нанес Христу.
— Нет… Он думает о добре… Всегда. И в душе он все еще любит… — Брайтнот проглотил комок, вставший в горле и опустил взгляд. — Любит справедливость, — сказал он.
— Ты слишком добр к нему. Но ведь ты должен быть источником христианского милосердия. О, если бы мне обрести его хоть немного!
— Королева, самое это желание говорит о том, что на тебе Божье благословение.
— Боюсь, что нет, боюсь, что нет. Я только мечтаю о том, чтобы почувствовать такое желание. — Гуннхильд наклонилась вперед. Свет и тень подчеркнули округлость ее грудей. — Ты же видел, ты слышал собственными ушами, насколько я погрязла в грехе, как крепко язычество продолжает до сих пор цепляться за меня.
— М-моя г-госпожа… Здесь, на севере, большинство вновь обращенных христиан являются христианами не более чем по названию. Но ты — ты хочешь знать, ты ищешь истину…
— Помогите мне, Брайтнот, мудрый человек, святой человек.
— Нет, нет, я недостоин таких слов.
