Псевдоним «Эльза» - Виктория Борисовна Дьякова
– Конечно, – прошептала она. – Твоя лошадь в яблоках всегда обгоняла мою. А ещё эти перья на шляпе! Они цеплялись за ветки и очень мне докучали. Зина знает, что мне предстоит ещё одна операция? – спросила, чуть помедлив. – Ты написал ей?
– Я не счёл себя вправе, – ответил он. – Ты сама это сделаешь, если сочтёшь нужным. Ты хочешь, чтобы она приехала из Парижа? Я это устрою.
– Мне было бы не так одиноко, – призналась она. – Её бесконечные рассказы о Набокове, об их ссорах с Верой, о жизни русской эмиграции во Франции, я частенько уставала прежде от её болтовни, но в тяжёлую минуту это хороший способ отвлечься. Не думать о страшном. А мне страшно, Густав. Меня пугает то, что должно произойти.
– Но и так как есть, продолжать нельзя, – возразил он. – Тебе становится всё хуже с каждым днем. Это кончится очень плохо. Надо попытаться ещё раз, Маша. Напиши Зине. Я позабочусь, чтобы письмо доставили быстро. Пусть приедет. Её встретят и разместят. Да, княжна Зинаида Борисовна – шумная особа, но если она будет с тобой, мне и самому будет спокойнее. Сейчас много дел в Совете обороны. Я смогу больше заниматься делами, а Зина будет сообщать мне всё важное, что происходит с тобой, – заключил он.
– Ты надеешься на Гитлера? Как можно! Он же социалист, – достав платок, Маша вытерла слёзы с глаз.
– Да, ты права, к сожалению, власть в Германии сейчас принадлежит национал-социалистам. – Маннергейм отошел к камину и сел в кресло напротив, погладив Магду по спине. – Но сохранились круги, которые придерживаются вполне буржуазных взглядов, Геринг имеет с ними связи, и именно эти круги оказывают нам содействие. Это и крупные промышленники, и банкиры, они никуда не делись, социалисты вынуждены считаться с их интересами. Внутренний террор, который произвёл в своей стране Сталин, Германии, по счастью, не грозит, и это даёт нам надежду. Но основные наши союзники – это демократии, конечно. Нейтральные страны. Швеция. Монархии. Англия, в первую очередь. Я думаю, они окажут нам прямую поддержку. Тем более сейчас, когда после заключения пакта с Советами и вторжения Германии в Польшу, Англия официально вступила в войну.
– Мне страшно, Густав, – призналась она, опустив голову. – Я уже как-то привыкла к такому убогому существованию, смирилась. Сломалась, возможно. Я не чувствую в себе сил на решительный шаг, я боюсь, я не справлюсь.
– Ты справишься, – он встал и подошёл к ней, с нежностью обнял за плечи. – Мы вместе справимся. Я уверяю тебя. Бог поможет.
– Хотелось бы, – прошептала она. – Я так давно не была в церкви, не ходила на службу. Наверное, он сильно на меня обижен.
– Бог простит, – Густав поцеловал её в висок. – Бог милостив, ты же знаешь.
И вот, вещи собраны. Два кожаных дорожных кофра с металлическими пряжками, пролежавших чуть не полвека в кладовой, – в них поместилось всё её нехитрое имущество. Портрет князя Белозёрского аккуратно завернут в шелковую шаль и положен сверху, чтоб не повредился. Оле Паркос помог упаковывать вещи и уехал всего полчаса назад. Завтра он приедет, как только рассветет, чтобы помочь адъютанту Густава погрузить их в сани.
– Вы не волнуйтесь ни капельки, я за всем присмотрю, – приговаривал Оле, доставая кофры из кладовки. – Буду приезжать, протапливать дом. Если бы вы, фру, своих зверушек не взяли, я бы их пригрел, уж не сомневайтесь, нашлось бы, чем покормить. Так что, может, и нет нужды вам тащить их с собой в столицу, здесь вас подождут? Марта согласится.
– Спасибо, Оле, – она искренне поблагодарила старика, – но животные поедут со мной. Это уже решено.
– Что ж, может, оно и правильно, – Оле пожал плечами. – Будем ждать вас, фру, может, и смилостивится Господь, поправитесь вы, – он взглянул на Машу, взгляд его оплетенных морщинами глаз выражал сочувствие. – Очень мы вас с Мартой жалеем. А если доктор хороший, как вы говорите, из заграницы приедет, то таким случаем грех не воспользоваться. Может, и вернетесь вы к нам на собственных ножках. Да и в гости пожалуете. Уж как моя старуха будет рада! Но если только война не начнется, – добавил он, помрачнев, – если все живые будем.
Двадцать пять елей в ряд, окутанные холодным осенним туманом, и – полное одиночество на краю пропасти. Одна, совсем одна. И силы надо черпать только в себе. А ещё в памяти, в прошлом. Решиться, отважиться, преодолеть судьбу. Удастся ли ей? А если нет – переживёт ли она разочарование, сколько уже выпало на её долю? Но нет, как убеждал её Густав, не надо думать о дурном. Надо надеяться. Надо иметь смелость надеяться.
* * *
– Гриша, я знаю, что задумал Феликс, не ходи, я умоляю тебя.
В тот темный декабрьский вечер они стояли друг против друга при одной горящей свече в небольшой будуарной комнате, и между ними – только лик Богородицы с младенцем в танцующем свете пламени. За опущенными шторами проезжают по Невскому экипажи, сигналят автомобили, торговцы зазывают в лавки за подарками к Рождеству. Но всё это словно другая жизнь, не имеющая отношения к минуте, которую переживают они оба. Минута, так похожая на те, которые ей выпали сейчас. Эта минута, которая определит всё их будущее, решиться или нет. Уйти, свернуть, потерять честь? Следовать данному слову до конца, но тогда вполне вероятно – царский гнев,
