Андрей Степаненко - Великий мертвый
— Это не только я решаю.
Предводитель помрачнел и поднялся.
— Ну, как знаешь… я ведь тоже не все решаю, и мои друзья, — он хлопнул по спине обвязанного примочками из человечьего жира Четвероногого, и тот с хрипом взвился на дыбы. — Мои друзья жаждут крови!
Иц-Тлакоч замер. Ничего более жуткого он еще не видел. Никогда…
— И Тепуско тоже хотят вашей смерти! — зло махнул предводитель в сторону стоящих поодаль пушек, и те взревели и выплюнули из черных ртов дым и смрад.
Иц-Тлакоч представил себе, как эти чудовища ворвутся в его селение, и взмок.
— Хорошо. Мы будем платить тебе дань.
* * *Уже на следующий день люди племени принесли все золото, какое успели собрать в столь сжатые сроки: четыре изящных диадемы, несколько ящерок, две собачки с острыми торчащими вверх ушками, несколько уточек и две массивные, когда-то отлитые с реальных лиц маски. И лишь тогда Иц-Тлакоч решился подойти к сидящему на воинском барабане и затачивающему свой меч предводителю кастилан.
— Теперь нам позволят забрать наших воинов? — на мгновение повернувшись к переводчику, настороженно спросил Иц-Тлакоч.
Предводитель буркнул что-то под нос и продолжил затачивать оружие.
— У вас находится наш предатель — Мельчорехо, — перевел человек с глазами раба. — Вернете, — разрешим.
Вождь побледнел. Мотекусома не говорил ему, что кастилане так настойчивы, но и рассказать их предводителю о просьбе Мотекусомы и тем самым предать человека, названного другом, Иц-Тлакоч не мог.
— У нас нет вашего перебежчика.
Предводитель кастилан замер.
— А где же он?
— Я не знаю, — насупился вождь. — Вчера был, а сегодня бежал.
Кортес посмотрел на вождя и прищурился.
— Ты врешь.
Иц-Тлакоч потупился.
— Твои глаза, как у сокола. От тебя ничего не скрыть.
— Ну, и где он? — проверил острие пальцем Кортес.
Вождь тяжело вздохнул.
— Он призывал напасть на тебя, говорил, что вас можно убить, как любого другого, и когда мы проиграли, его принесли в жертву.
Предводитель кастилан молчал.
— Хочешь убедиться, сходи и посмотри, — холодея от риска, взмахнул рукой Иц-Тлакоч в сторону пирамиды. — Пепел его черного сердца все еще там.
Предводитель досадливо крякнул и с размаху загнал меч в ножны.
— Черт с тобой. Но он был очень ценен, и ты должен возместить его смерть.
— Чем? — замер Иц-Тлакоч.
Предводитель поднялся с барабана и покровительственно похлопал вождя по плечу.
— Женщины. Каждому моему командиру.
— И тогда я смогу забрать моих павших? — с надеждой поднял голову Иц-Тлакоч и содрогнулся.
Губы предводителя кастилан смеялись, но глаза были пусты.
* * *Мотекусома слушал сбежавшего от кастилан толмача весь день и полночи, — не прерываясь даже на обед. И лишь когда рассказ был кончен, вызвал ждущую в соседней комнате Сиу-Коатль.
— Я иду в Черный дом.
— Все так серьезно? — побледнела Женщина-Змея.
Мотекусома убито кивнул, махнул рукой и вышел прочь. Миновал стадион, добрел до невысокого массивного здания и кивнул встретившему его на пороге управляющему Черным Домом.
— Здравствуй, Петлау-цин.
— Здравствуй и ты, Великий Тлатоани, — опустил глаза управляющий, но в его позе не было ни капли почтения.
Мотекусома озадаченно замер. Именно Петлау-цин ввел его восемнадцать лет назад в главные таинства. Но непочтение к Тлатоани было тяжким проступком — даже для управляющего Черным Домом.
— Что с тобой, Петлау-цин? — сдвинул брови Мотекусома. — Или ты по старости забыл, кто такой Тлатоани?
И тогда монах разогнулся и — вопреки всем запретам — посмотрел ему прямо в глаза.
— Надо было выбрать в Тлатоани твоего старшего брата, а не тебя.
Мотекусому как ударили в сердце.
— Он бы приходил сюда чаще, а главное, вовремя, — все так же, не отводя глаз, произнес монах, — а не когда враг уже ступил на земли Союза.
В глазах у Мотекусомы потемнело, но он не в состоянии был даже разгневаться. Некоторое время так и стоял, а затем тряхнул головой и шагнул внутрь. Стащил расшитую жемчугом одежду и влез в наполненную ледяной водой каменную чашу.
На удивление осведомленный монах, как всегда, был прав: тянуть с чужаками не стоило. И дело не в пушках, не в кораблях и даже не в лошадях. Главной угрозой, исходящей от кастилан, была их вера.
Нет, распятие Иисуса вопросов не вызывало. Раз в несколько лет, когда народ настигали беды, в Мешико обязательно появлялся точно такой же Человек-Уицилопочтли. Несколько месяцев он — живое воплощение Бога-отца — ходил по городам и селениям, рассказывая о важности добра, выслушивая просьбы и обещая заступничество на небесах. А потом, на последнем ужине, в обществе двенадцати опытных жрецов, причащался плоти священного гриба, становился у столба и принимал смерть.
Зная, сколь важно богам вдыхать аромат дымящейся крови, солдаты убивали его медленно и осторожно, точь-в-точь, как Иисуса: сначала пригвождая стрелами руки и ноги и лишь в конце поражая дротиком самое драгоценное в праведнике — его устремленное к Богу сердце…
Глубокую симпатию вызывало и бережное почитание кастиланами матери Иисуса. Точно так же и мешики уважали благочестивую вдову Коатликуэ — мать Уицилопочтли, непорочно зачавшую своего божественного сына в момент восхождения на вершину священной горы.
Судя по рассказам беглого толмача, все, абсолютно все указывало на глубокое родство мешиков и кастилан, и даже слова, обозначающие богов и жрецов, у них звучали одинаково — «Тео» и «Папа».
И, тем не менее, между ними была пропасть.
Всю жизнь служивший богам, Мотекусома сразу понял, откуда такая разница: кастилане наивно вычеркнули из сезонной четверки одно из самых важных воплощений Бога-отца — Черное, Ночное, Зимнее. И теперь делали вид, что Бог бывает только добрым.
Мотекусома сокрушенно покачал головой. Кастилане или не знали, или забыли одну из главных истин: кто боится посмотреть злу в лицо, тот сажает его на свою шею. И теперь они шли и шли по свету с белым воплощением Бога на знамени и черным, как бы несуществующим — в качестве рассевшегося на их шеях погонщика.
«Они не остановятся. Никогда…» — вспомнил он пересказанные купцом слова бледнолицего перебежчика с непроизносимым именем Герреро и содрогнулся. Пошарил в темноте, нащупал разложенные на циновке кусочки священного гриба и сунул их в рот. Впрочем, он уже и без выхода в мир богов понимал, сколь важной будет предстоящая битва. Ибо если победят слепые, они вырежут глаза и всем остальным.
