Ксавье де Монтепен - Владетель Мессиака. Двоеженец
— Как же я могу назвать иначе то, что вы, граф, хотите сделать для меня?
— Дружеской услугой, мой любезный кавалер!
— Которую я не могу принять, зная, что ничем не смогу отблагодарить за нее.
Бигон, услышав эти слова, сделал ужасную гримасу и, хотя ножны лежали очень близко, не утерпел и шепнул кавалеру на ухо:
— Берите это платье! Оно, во всяком случае, ничего не будет вам стоить.
И, торопливо опустив глаза после этих слов, прибитый экс-купец выбрался из комнаты. Граф Каспар д'Эспиншаль улыбнулся и заметил:
— Вы очень уж деликатны, друг мой Телемак де Сент-Беат. Все эти мелочи не стоят и шестидесяти пистолей.
— Понимаю намек, — серьезно ответил гасконец, — однако же отказываюсь принять вашу дружескую услугу.
Граф Каспар д'Эспиншаль прикусил губу и проговорил:
— Прошу вас, мой юный друг, только сообразите одно: ваша сестра, баронесса Эрминия, справедливо обиделась бы на меня и никогда не простила бы мне, если бы я допустил, чтобы ее брат явился к ней в положении, недостойном его. Вам надо на минуту забыть вашу гордость, и вы избавите меня от ее неудовольствия и упреков. Надевая на себя это платье, вы только оказываете мне услугу.
Такие аргументы повлияли на упорство кавалера Телемака де Сент-Беата. Он сейчас же понял, что его сестре, баронессе Эрминии, очень было бы неприятно встретить своего брата, среди блестящего клермонского дворянства, оборванным и нищим. И он решился, с обычной для себя ловкостью, выпутаться из затруднительного положения.
— Я надеваю это платье, — произнес он, — но так как вы, граф, сами оценили стоимость его в шестьдесят пистолей, то и позвольте мне быть должным вам эту сумму и уплатить при первой возможности.
— Шестьдесят и шестьдесят составляют сто двадцать, — произнес неисправимый Бигон.
Кавалер начал одеваться в новое платье. Очевидно, оно было сшито не на фигуру Каспара д'Эспиншаля и поэтому подошло Телемаку де Сент-Беату. Бигон не вытерпел, чтобы и тут не сделать замечания.
— Клянусь честью! Платье это было сшито на женщину.
Гасконца новое платье очень украсило; в нем он имел вид очень приличного и красивого юноши. Только одна мелочь помешала костюму его быть полным: перчатки никак не могли войти на его руку. По мнению Бигона, это было новое доказательство, что платье первоначально изготовлялось для женщины.
Тем не менее почтенный экс-негоциант Аргеля или потому, что удары ножнами благодетельно повлияли на него, или потому, что, видя своего господина очень приличным на вид и достойного иметь такого лакея, каким он себя считал, Бигон высказал кавалеру несколько комплиментов и похвал, когда тот был совершенно одет. Затем он рискнул спросить:
— А что, кавалер, вы еще думаете о факте появления в Монтеле моей жены?
— А ты сам продолжаешь ли думать, что это была она?
— Я постоянно думаю об этом. И теперь касательно этого факта сильнее убежден, чем когда-либо. Знаете ли даже что? Мне кажется, будто этот несчастный, принесший сюда платье, очень похож на Иеронима Паскаля, племянника сержанта Фабия Шиго, с которым бежала моя жена!
Гасконец многозначительно улыбнулся и произнес:
— Ты, мой любезный Бигон, до сих пор еще, должно быть, не проспался.
X
В пять часов все приготовления были окончены, и кортеж отправился в путь надлежащим порядком.
Кавалер Телемак де Сент-Беат вынужден был заменить своего несчастного старого Пегаса лучшей лошадью. Гордость его страдала, но он утешал себя мыслью, что явится в лучшем виде и тем доставит удовольствие сестре своей Эрминии. Бигон, которому вместо осла дали савойскую лошадку, кругленькую и хорошенькую, был наверху блаженства. Не только о собственном осле, он забыл даже о собственной жене и, восседая с горделивой физиономией в седле, производил чрезвычайно комическое впечатление на окружающих. Он ехал между капелланом, сидевшим на муле, и Мальсеном, вооруженным с головы до ног.
Расположение духа его совершенно изменилось, и по очень рациональной причине: от Аргеля до замка Мессиак Бигон ежеминутно, как лист, трепетал от страха. В обществе так скромно одетого кавалера он справедливо полагал, что на случай нападения им невозможно было ожидать никаких хороших результатов. В теперешней компании он всякую опасность считал почти невозможной.
Кругом ехал конвой из двенадцати вооруженных. Они были взяты, он понимал это, не ради одной пышности, но, во всяком случае: кто же без немедленной кары рискнул бы напасть на поезд графа Каспара д'Эспиншаля? Если бы он, подобно кавалеру, подслушал ночной разговор двух человек у стены башни Монтейль, он, конечно, потерял бы значительную долю своей самоуверенности. Но Бигон ничего не слыхал и даже не подозревал о существовании засады.
Увлеченный болтливостью, свойственной всем южным жителям, он принялся рассказывать Мальсену и капеллану о мнимых засадах и нападениях, предметом которых будто бы они были на пути из Аргеля, и о том, какие чудеса храбрости при этом оказали. Он договорился до того, что уверял, будто, защищая себя и своего господина, убил не менее ста человек; выходило, что перед храбростью Бигона казались ничтожеством самые пэры Карла Великого. С другой стороны, желая как можно более уменьшить значение великодушных подарков графа Каспара д'Эспиншаля, Бигон повторял:
— Мой осел, правда, только осел, но другого подобного ему отыскать трудно. Первое, он сын благородной ослицы, принадлежащей графу Монтелеону де Борусс, и по храбрости это — совершенный Баярд между ослами. Ах, когда мы ночевали в лесу Камари, он защищался против трех волков, из которых один был величиною с медведя. Коник, на котором я сижу — хорош; но признаюсь вам, я сильно опасаюсь, обладает ли он теми воинскими и гражданскими доблестями, которыми был преисполнен мой осел.
Кавалер Телемак де Сент-Беат ехал рядом с графом Каспаром д'Эспиншалем.
— Вы знаете мост Алагон? — внезапно спросил он у графа.
— Очень хорошо знаю.
— Не будете ли вы добры сказать мне: в котором часу мы приедем к Алагону?
— В половине восьмого часа, никак не позже.
Кавалер осмотрелся вокруг. Полчаса уже, как они выехали из окрестностей селения Мессиака, скрывшегося между скалами и холмами, точно стакан, спущенный в колодец. Местность превратилась в пустыню; повсюду были только камни и камни. Кованые копыта лошадей, ударяясь об эти обломки гранита, рассыпали искры. Эта нагроможденная скалами околица, соединяющаяся с отрогами Пюи-де-Домского хребта и до сего дня еще, по причине своей каменистости, представляет очень затруднительное сообщение.
