Юрий Шестера - Аляска, сэр!
Пролежали еще с полчаса молча, нежась в естественной купели и думая каждый о своем.
– Кабри, а не пора ли готовить обед? – первым встрепенулся Воронцов, заметив, что солнце уже начало скатываться к горизонту. – Нам ведь нужно успеть вернуться до темноты, иначе Петр Иванович будет беспокоиться.
– Не волнуйтесь, ваше сиятельство, успеем, – заверил его проводник. – Просто обратно поедем чуть быстрее, благо наш «кавалерист» уже вроде как попривык к верховой езде.
Кабри послушно вылез из ручья, оделся и приступил к выполнению графского распоряжения.
* * *Губернатор негромко постучал в дверь комнаты Алексея Михайловича и, получив разрешение, вошел. Тот, сидя за столом, писал что-то в довольно толстой тетради. Увидев вошедшего губернатора, почтительно встал.
– Прошу извинить меня за вторжение, Алексей Михайлович, но я только что получил важное сообщение. Прискакавший из Большерецка нарочный доложил, что дней через десять в Петропавловск прибудет одно из суден компании, которое следует в Русскую Америку. Кстати, это как раз то самое судно, с которым Баранов передал мне в свое время сообщение о подавлении бунта индейцев. Сведения точные. Их подтвердили рыбаки, вернувшиеся из Охотска.
– Наконец-то! – не смог сдержать радости Воронцов.
– Я уже давно отказался от мысли задержать вас у себя на зиму, – смиренно улыбнулся Петр Иванович, – а вот Софья Михайловна явно будет очень расстроена. Она пока ничего не знает.
– Разлуки, к сожалению, неизбежны. Я, честно говоря, тоже успел привязаться к вашей семье. Но, как говорится, все под Богом ходим…
Губернатор оказался прав. Узнав о скором отъезде постояльца, Софья Михайловна даже всплакнула. Правда, со свойственной женщинам быстрой переменчивостью настроения она, кокетливо утерев кончиком носового платка набежавшие на глаза слезы, тут же пригласила графа на празднование своего дня рождения, которое должно было состояться через три дня.
* * *Когда Алексей Михайлович вошел в зал, разговоры между гостями, прибывшими на торжество, сразу же стихли. Их взорам предстал приветливо улыбающийся статный мужчина средних лет, одетый, как скажет много позже Александр Сергеевич Пушкин, подобно «лондонскому денди».
…Собираясь в дальнее плавание, Воронцов со свойственным ему практицизмом отбирал из вещей, приготовленных слугами под бдительным присмотром графини, только те, которые считал действительно необходимыми. Поэтому без сожаления отложил в сторону парадное платье со всеми сопутствующими ему аксессуарами. Однако тотчас натолкнулся на непримиримую позицию матушки.
– Ты не прав, Алексей! – твердо заявила графиня. – Ты непременно должен иметь в своем багаже отражающее твой титул парадное платье. Непременно! – с нажимом повторила она и неумолимо поджала губы.
Это означало, что она будет стоять на своем решении насмерть. В таких случаях даже ее муж, граф Михаил Петрович, старался не лезть на рожон, вот и Алексей, к вящей радости графини, сдался, безнадежно махнув рукой. И вдруг в далеком Петропавловске выяснилось, что мать была права…
Софья Михайловна тут же выпорхнула из стайки дам, с которыми мило доселе беседовала, и с сияющими глазами приблизилась к графу. Воронцов галантно поцеловал ей руку, поздравил с днем рождения и вручил изящный сафьяновый футляр.
…Оказавшись в Копенгагене, где после отплытия из Кронштадта состоялась первая остановка экспедиции Крузенштерна, Алексей Михайлович, желая сравнить возможности ювелиров датской столицы с возможностями их петербургских коллег, заглянул в один из респектабельных ювелирных магазинов. И был несколько разочарован. «Похоже, у российской знати спрос на драгоценности повыше будет, – заключил он. И тут же улыбнулся своей наивности: – Впрочем, иначе и быть не может, ведь размерами своей территории Дания уступает практически любой губернии Российской империи».
Воронцов был неплохим знатоком драгоценных камней. Однако его мало интересовали бриллианты и тем более рубины. Он отдавал предпочтение исключительно цейлонским сапфирам и бразильским изумрудам. Поэтому когда неспешно фланировал между витринами с драгоценностями, машинально задержался у экспозиции изделий с изумрудами. Особое же его внимание привлек кулон из редкой чистоты изумруда необычной формы.
По просьбе графа продавец, оказавшийся к тому же и хозяином магазина, в высшей степени профессионально перечислил ему все достоинства кулона, выполненного в виде крупной капли из бразильского изумруда. Когда же он назвал цену сего изумительного произведения ювелирного искусства, брови Алексея Михайловича сами собой поползли вверх.
Однако ювелир с достоинством и, в отличие от российских коллег, ничуть не заискивая, объяснил, что для изготовления кулона подобной формы пришлось воспользоваться изумрудом довольно значительных размеров. К тому же торговаться с фирмой «Де Бирс», поставляющей ему драгоценные камни, в том числе бразильские изумруды, для него не представляется возможным, поскольку он закупает их товар, ввиду невысокого покупательского спроса, малыми партиями. Тем не менее, добавил датчанин, он готов сделать небольшую скидку…
Так или иначе, но Алексей Михайлович все же приобрел тогда это уникальное ювелирное изделие.
– Ваша дама не останется равнодушной к столь ценному подарку, – заверил его на прощание ювелир…
Софья Михайловна, изо всех сил стараясь сдержать непреодолимое любопытство, подчеркнуто неторопливо открыла футляр и… ахнула.
– Благодарю вас от всей души, Алексей Михайлович! – выдохнула она почти шепотом, будучи не в состоянии отвести глаз от подарка.
Все присутствующие на званом торжестве дамы, напрочь забыв об этикете, резво подбежали к хозяйке и стали по очереди заглядывать в футляр. По залу прокатился вздох женского восхищения, смешанного с откровенной завистью. Мужчины же воззрились на Алексея Михайловича с немым почтением: столь дорогой и щедрый подарок мог сделать не просто богатый, а очень богатый человек.
Глава 3
Новоархангельск
Компанейское судно «Валентина» вышло из Авачинской губы в Тихий океан, и по левому борту сразу открылись Три Брата, хорошо известные всем дальневосточным мореходам. Три эти скалы торчали из воды, как зубы исполинского дракона, словно бы охранявшего подступы к Петропавловской гавани. Когда же скрылись из виду и они, Корякская и Авачинская сопки продолжали возвышаться над горизонтом, и Алексей Михайлович не мог оторвать взгляда от их белоснежных конусов, которые, собственно говоря, и олицетворяли теперь для него всю Камчатку.
