Валерий Привалихин - Клад адмирала
Зимин подошел к ближнему бараку. Дверь в барак с крохотными зарешеченными окнами была приотворена. Носком сапога Зимин поддел ее, раскрывая шире, вошел в барак.
Он впервые был в гулаговском бараке. Длинный широкий проход в центре, по обе стороны — двухъярусные нары. Ни соломы, ни тряпья, ни матрасов не было на нарах — словно кто-то велел тщательно прибрать барак перед тем, как покинуть, а может, и действительно велел, — только слой пыли. Зимин встал в промежутке между нарами, указательным пальцем провел по ребру доски верхних нар. И сразу под стертой пылью обозначилась надпись, нацарапанная чем-то острым: «Утром всех отправляют по этапу. Говорят, на Д. Восток. Выдержу ли? А Семенов, узнав про этап, повесился. 26. 1.50 г.». Без толку было пытаться представить себе писавшего, не оставившего своего имени. Зимин мог лишь попытаться проникнуть в то глубочайшее одиночество и страх, которые незнакомец испытывал январской сибирской ночью пятидесятого года, поверяя свои мысли доске в лагерном бараке, советуясь с самим собой, хватит ли сил одолеть этап; возможно, думая и гоня прочь мысли: не слишком ли велики мучения и не оборвать ли их разом, как сосед по бараку Семенов?..
«Да, это не в сто втором фонде на Большой Пироговке копаться», — подумал Зимин.
Он перешел в нишу между соседними парами нар, стер пыль на досках и там, теперь уже с помощью носового платка. Никаких надписей не было. И дальше, сколько он ни ходил от нар к нарам, сколько ни пытался обнаружить надписи, их не было. То есть, может, они и были, и даже, может, много, но для их обнаружения потребовалось бы облазить, очистить от пыли весь барак. Он нашел еще одну отметку — вырезанную лезвием дату «24 сент. 1936 года» и прекратил свое занятие, вышел из барака. В другой входить не стал, лишь заглянул с порога внутрь. Все так же, только нары — трехъярусные.
Он открыл двери всех бараков «Свободного», все окинул взглядом. Оставался только клуб. Направился было к клубу. Но, не доходя, вдруг резко повернулся, зашагал обратно к давным-давно покинутым баракам, стал фотографировать каждый в отдельности снаружи и внутри, жалея, что фотоаппарат заряжен слабочувствительной пленкой и снимки, сделанные внутри бараков, могут получиться нечеткими.
Потом он стал искать точку, с которой можно бы сфотографировать весь обнесенный забором лагерь. Шагах в ста, за пределами «Свободного», стояла старая высохшая береза. По крепким ее сучьям Зимин вскарабкался выше середины. Панорама «Свободного» открывалась что надо.
— Давай быстрее, обедать будем, — громко позвал Засекин. Он, пока Зимин осматривал лагерь, успел расседлать лошадей, развести костерок возле ручья и, очевидно, что-то приготовить.
— Сейчас. Минуту, — устраиваясь поудобнее, наводя резкость, так же громко отозвался Зимин. — Сниму этот остров Свободы и…
Он нажал на кнопку, фотографируя, и едва от неожиданности не выронил из рук «Зенит»: одновременно со щелчком фотоаппарата грохнул выстрел. Пуля впилась в березовый ствол сантиметрах в пятнадцати-двадцати выше головы. Мелкая труха из-под отслоившейся березы просыпалась на волосы.
Не видно было кто, но стреляли со стороны лагеря, и явно по нему. Он поспешил перестать быть открытой мишенью и живо переметнулся на противоположную сторону, под защиту ствола. Тем временем раздался второй выстрел, — из карабина, как успел уже определить Зимин, — и пуля ударила почти в то же самое место, что и первая. Прижимаясь всем телом к березе, он ощутил, как гул прокатился внутри дерева, принявшего пули, и потерялся, затих где-то внизу, в широком, с растресканной корой комле.
Он еще не осознал, почему выстрелы по нему, перед кем и в чем провинился, не решил, что же предпринять, а от ручья к березе уже бежал что есть мочи Засекин.
— Брось, Мироныч, дурить! Спятил? — кричал Засекин невидимому стрелку.
Возымели действие слова Засекина или по какой другой причине, но выстрелов пока больше не было.
— Вот сволота, — сказал Засекин, переводя дыхание, добежав до березы и упершись обеими руками в ствол. Набрав побольше воздуху в легкие, крикнул: — Еще раз стрелишь, карабин твой накроется. Понял?
Ответа не последовало.
От быстрого бега и громкого крика провожатый Зимина закашлялся, потом, задрав голову, спросил:
— Ну как?
— Цел.
— Слазь. Щелкалкой ты его раздразнил, вот он и пугает. Он метко стреляет. Глянь сам, пуля в пулю.
— Да уж, — с нервным смешком отозвался Зимин. Он посмотрел на объектив «Зенита», не расхряпал ли, прыгая вниз. Вроде в порядке.
— Э-э, больше не щелкай, — по-своему расценив его движения, поспешно попросил Засекин.
— Не буду, научили. — Зимин быстро спустился вниз. — Кто этот Мироныч?
— Косолапов Михей Мироныч. Надзирателем был в «Свободном». До пятьдесят девятого года, до закрытия лагеря.
— Он что, и теперь надзирать продолжает?
— А хрен знает. Часто его тут можно найти. Дома недалеко стоят, где раньше лагерная обслуга жила. Там обретается.
— Один?
— Один.
— Удивительно. Надзирателем был — и все живой, — нарочно громко, так, чтобы в лагере было слышно, сказал Зимин.
— Тише ты, пойдем. — Спутник потянул Зимина за рукав брезентовой куртки. — Ну его. От греха… Перекусим, чаю попьем.
Уступая просьбе, Зимин пошел к ручью, к лошадям.
— Ты ешь, мне расхотелось, — сказал, останавливаясь у костерка.
— Мне тоже. — Засекин выплеснул из котелка заваренный пахучим смородинным листом кипяток, ногой сдвинул в ручей горящие угольки и, не мешкая, снарядил лошадей. Он явно спешил убраться из лагеря.
— У «Индианы» поедим, — сказал, трогаясь.
— Отшельница какая-нибудь, что ли? — спросил Зимин.
Засекин обернулся, лицо его посветлело в широкой улыбке.
— Вот ты ученый, а не знаешь. «Отшельница»… мотоцикл это! Колчаком еще брошенный. Английский, кажется.
— A-а, вон что, — глядя на уплывающие из виду строения «Свободного», сказал Зимин. Тоже улыбаясь, спросил: — А в лагере давно барак и кухня сгорели?
— Не помню. При зеках еще. Чуть ли… Нет, не помню. Брат все знает. Писал об этом лагере в газету. И Мироныч в ответ тоже написал. Зато, говорит, кирпичи прочные делали. Не как сейчас. Зря не сажали, издевательств и битья не было, голода тоже, никто не помирал, кроме как своей собственной смертью, а тех хоронили в гробах.
— М-да… Вот уж воистину: не плюйте в товарища Сталина…
— Как это? — не понял Засекин.
— Так. Много еще считающих: зато кирпичи крепкие делали, — задумчиво произнес Зимин. — А на карабин у Косолапова есть разрешение?
