Бернард Корнуэлл - Горящая земля

Нащупав кресло короля, монах опустился на колени перед Альфредом, который отечески положил руку на его склоненную голову.

— Итак, брат Годвин? — ласково спросил он.

— Я здесь, господин, я здесь.

Голос Годвина был чуть громче хриплого шепота.

— И ты слышал господина Утреда?

— Я слышал, господин, я слышал.

Брат Годвин поднял слепые глаза на короля. Некоторое время монах молчал, но лицо его все время подергивалось; подергивалось и гримасничало, как у человека, одержимого злым духом. Он начал издавать давящиеся звуки, и, к моему удивлению, это не встревожило Альфреда, который терпеливо ждал, пока, наконец, лицо юного монаха не приняло обычное выражение.

— Все будет хорошо, господин король, — сказал Годвин. — Все будет хорошо.

Альфред снова похлопал Годвина по голове и улыбнулся мне.

— Мы сделаем так, как ты предложил, господин Утред, — решительно проговорил он. — Ты направишь своих людей к Феарнхэмму, — обратился он к Этельреду, — а мой сын будет командовать силами восточных саксов.

— Да, господин, — послушно отозвался я.

Эдуард, самый молодой из собравшихся в церкви людей, выглядел сконфуженным, его глаза смущенно перебегали от меня к отцу и обратно.

— И ты, — Альфред повернулся, чтобы посмотреть на сына, — будешь слушаться господина Утреда.

Этельред не мог более сдерживаться.

— А какие у нас гарантии, — раздраженно спросил он, — что язычники придут к Феарнхэмму?

— Мои, — резко ответил я.

— Но ты не можешь быть в этом уверен! — запротестовал Этельред.

— Харальд отправится к Феарнхэмму, — сказал я, — и умрет там.

В этом я ошибся.

Гонцы поскакали к людям Этельреда, стоявшим у Силкестра, с приказом двинуться на Феарнхэмм следующим утром при первых проблесках зари. Как только они окажутся там, они должны будут занять холм к северу, сразу же за рекой. Эти пятьсот человек были наковальней, в то время как люди в Эскенгаме были моим молотом. Но, чтобы заманить Харальда на наковальню, придется разделить наши силы, а правила войны запрещали так поступать. По моим самым радужным подсчетам, у нас было на пятьсот человек меньше, чем у датчан, и, разделив нашу армию на две части, я приглашал Харальда уничтожить эти части по отдельности.

— Но я полагаюсь на то, что Харальд — порывистый идиот, господин, — сказал я Альфреду той ночью.

Король присоединился ко мне на западных укреплениях Эскенгама. Он появился со своей обычной свитой священников, но махнул им, чтобы они отошли и мы могли поговорить наедине. Мгновение Альфред стоял, пристально глядя на далекое зарево огней, туда, где люди Харальда опустошали деревни, — и я знал, что он оплакивает все сожженные церкви.

— Он и вправду порывистый идиот? — мягко спросил король.

— Это ты мне скажи, господин.

— Он дикий, непредсказуемый, он устраивает внезапные набеги.

Альфред хорошо платил за сведения о норманнах и продолжал вести скрупулезные записи о каждом их вожде. Харальд разорял Франкию, пока его не подкупили тамошние люди, чтобы он ушел, и я не сомневался, что шпионы Альфреда рассказали ему все, что смогли выяснить насчет Харальда.

— Ты знаешь, почему его зовут Кровавые Волосы? — спросил Альфред.

— Потому что перед каждой битвой, господин, он приносит коня в жертву Тору и мочит свои волосы в крови животного.

— Да. — Альфред прислонился к палисаду. — Как ты можешь быть уверен, что он пойдет на Феарнхэмм?

— Потому что я заманю его туда, господин. Я сделаю западню и вздерну его на наши копья.

— Женщина? — спросил Альфред, чуть вздрогнув.

— Говорят, она для него особенная, господин.

— Я тоже об этом слышал. Но Харальд заведет себе других шлюх.

— Она — не единственная причина, по которой он явится в Феарнхэмм, господин. Но хватило бы и ее одной.

— Женщины приносят грех в этот мир, — проговорил Альфред так тихо, что я едва расслышал его.

Прислонившись к дубовым бревнам парапета, он смотрел в сторону маленького города Годелмингама, что лежал в нескольких милях к востоку. Людям, которые там жили, приказали бежать, и теперь единственными тамошними обитателями были пятьдесят моих человек, что стояли на страже, чтобы предупредить нас о приближении датчан.

— Я надеялся, что датчане больше не возжелают моего королевства, — печально произнес Альфред, нарушив молчание.

— Они всегда будут желать захватить Уэссекс, — ответил я.

— Все, о чем я прошу Бога, — продолжал король, не обратив внимания на мои слова, — это чтобы Уэссекс был в безопасности и чтобы им правил мой сын.

Я ничего не ответил на это. Не существовало закона, который провозглашал бы, что сын должен стать преемником своего отца-короля. А если бы такой закон существовал, Альфред не был бы правителем Уэссекса. Он стал преемником своего брата, хотя у этого брата имелся сын, Этельвольд, отчаянно желавший стать королем. Когда отец его умер, Этельвольд был слишком молод, чтобы взойти на трон, но теперь ему было лет тридцать — возраст, в котором мужчина достигает наивысшего расцвета в том, чтобы вдребезги упиться.

Альфред вздохнул и выпрямился.

— Ты будешь нужен Эдуарду в качестве советчика, — сказал он.

— Я должен чувствовать себя польщенным, господин, — проговорил я.

Альфред услышал покорную нотку в моем голосе, и она ему не понравилась. Он напрягся, и я ожидал его обычного выговора, но король скорее огорчился, чем рассердился.

— Господь благословил меня, когда я взошел на трон, — тихо сказал он. — Господин Утред, казалось невозможным, что мы в силах сопротивляться датчанам. Однако милостью Божьей Уэссекс уцелел. У нас есть церкви, монастыри, школы, законы. Мы создали страну, где обитает Бог, и мне не верится, что воля Господа заключается в том, что все это должно исчезнуть, когда меня призовут предстать пред Его судом.

— Может, до этого момента еще много лет, господин, — сказал я все тем же почтительным тоном.

— Не будь дураком! — прорычал Альфред с внезапным гневом.

Он содрогнулся, на мгновение прикрыл глаза, а когда заговорил снова, голос его был тихим и безжизненным.

— Я чувствую приближение смерти, господин Утред. Это похоже на засаду. Я знаю — она там, и ничего не могу поделать, чтобы ее избежать. Она заберет меня и уничтожит, но я не хочу, чтобы вместе со мной она уничтожила Уэссекс.

— Если такова воля вашего Бога, — грубо сказал я, — тогда я ничего не могу поделать, да и Эдуард не в силах этого остановить.

— Мы не марионетки в руках Божьих, — раздраженно проговорил Альфред. — Мы все — его инструменты. Мы выковываем нашу судьбу.