И. Болгарин - Адъютант его превосходительства
Командующий, как всегда, когда нервничал, снял и опять надел пенсне.
– Что же могло случиться? – нервно вслух размышлял он.
И, явно расстроенный неизвестностью, горестно взглянул на Кольцова. Кольцов стоял у стола командующего, всем своим видом говоря, что готов выполнить любое его приказание, но ответить на этот вопрос он не в силах.
Ковалевский слабо пожевал губами и, уже по-настоящему тревожась, попросил:
– Прикажите начальнику связи немедленно связаться со всеми станциями перегона, по которым должен следовать литерный. Пусть, черт их дери, узнают наконец, в чем там дело?..
Кольцов хотел уйти, но дверь распахнулась и в кабинет вошел Щукин. Не взглянув на Кольцова, доложил:
– Ваше превосходительство, на перегоне Тоннельная – Верхне-Баканская была произведена попытка взорвать литерный. Один из покушавшихся убит…
Кольцова шатнуло. Если бы Ковалевский или же Щукин в это время посмотрели на него, они бы заметили, какое отчаяние на мгновение овладело им. «Была произведена попытка…» Значит, литерный не взорван… «Один из покушавшихся убит…» Кто? Красильников? Кособродов? Николай?
– Личность убитого пока не установлена, – глухо, как из-за стены, доносились до Кольцова размеренные слова Щукина.
– Что с поездом? – почти выкрикнул Ковалевский.
– Все в порядке, ваше превосходительство. Проследовал Екатеринодар. Движется на Ростов.
Кольцов тихо вышел из кабинета, сел за свой стол.
– Вы слышали, Павел Андреевич? – спросил Микки.
– Да-да… Я очень рад, Микки!
– Я тоже, Павел Андреевич!..
День тянулся бесконечно долго. Все, что делал потом Кольцов, он делал, как во сне. Отвечал на какие-то телефонные звонки. Приносил и уносил какие-то телеграммы. С кем-то разговаривал. Кажется, улыбался. И думал, думал…
Ах, почему он кому-то передоверил такое важное дело?! теперь? Теперь
– все! Теперь уже никакая сила не остановит этот чертов эшелон, эшелон смерти…
– Капитан!.. Павел Андреевич! Командующий просит вас, – тихо сказал Микки.
Ковалевский сидел в кресле. Голова его была взъерошена. Перед глазами залегли глубокие синие тени. Был уже вечер, но он, всей видимости, не собирался покидать кабинет. Разложив перед собой бумаги, он быстро и размашисто писал.
– Изволили звать, ваше превосходительство? – спросил Кольцов, устало переступая порог кабинета командующего.
– Павел Андреевич! – сказал Ковалевский» бодрым голосом протянул ему несколько срочных бумаг. – Отдайте зашифровать и отправить!.. Вот эту депешу генералу Кутепову, его корпус продвигается на Курск, Орел…
– Выходит, еще неделя-другая, и Орел будет наш, Владимир Юнонович? – начал издали Кольцов.
– Ну, у Орла когти крепкие, так с ходу их не обрубишь!
…– Ковалевский помедлил немного и затем с легкой тревогой спросил:
– Как с литерным?
– Проследовал Батайск, Владимир Зенонович.
– Отлично, значит, к утру будет у нас, – щелкнул пальцами Ковалевский.
Кольцов потускнел – нервы! Он устал скрывать свои чувства. Это не ускользнуло от внимания командующего.
– Что, капитан, устали? – сочувственно спросил он и затем ободряюще добавил: – Потерпите немного, скоро отдохнем в первопрестольной…
Так было заведено в штабе: адъютант уходил отдыхать после того, как командующий покидал кабинет и отправлялся в свои покои. Не по возрасту неугомонный Ковалевский в этот вечер, судя по всему, не собирался ложиться спать.
Согласно директиве Деникина 12 сентября началось новое наступление на Москву. В директиве оно называлось решительным и последним. Войска Добровольческой армии двигались по направлению к Курску, встречая отчаянное сопротивление красных. Ковалевский ожидал сопротивления, у красных было время для организации обороны. Но он не предполагал, что сопротивление их будет столь упорным. Задача перед Ковалевским была поставлена трудная: сломить сопротивление противника, сделать все для того, чтобы так тщательно подготовленное наступление с первых дней не захлебнулось. В эти первые дни во многом решался исход всей операции. Понимая это, Ковалевский неустанно следил за продвижением войск, однако стараясь не отвлекать штабы лишней своей опекой. И все же, едва где-то происходила заминка, он спешил скорее перебросить туда подкрепления – сейчас он уже не придерживал резервов.
Полученные от союзников танки генерал Ковалевский считал Своим главным, способным решить все резервом, который он собирался пустить в действие в самый ответственный момент – когда выдохшимся и уставшим войскам понадобится допинг, когда они выйдут к Туле и перед ними встанет последняя твердыня этой битвы – Москва…
Кольцов отпустил до утра Микки и теперь, неторопливо, но нервно вышагивая по приемной, мысленно снова и снова возвращался к литерному. Он понимал, что литерный вышел уже на ту прямую, где, казалось, никакая сила не сможет его остановить. В пять утра, согласно графику, литерный будет в Харькове. И тогда не останется ни одного шанса как-нибудь повлиять на дальнейшие события.
«Голова дадена для чего? Чтобы думать», – внезапно, с – какой-то тоскливой отрадой вспомнил он слова Кособродова. Кто же из них погиб? Как это произошло? Все, что с ними произошло, – все имеет для него огромное значение.
«Голова дадена…» К сожалению, в этом положении уже и много умных голов ничего не придумают… А впрочем, еще можно попытаться. Надежды на успех почти нет. Но, «почти» не означает «нет». Наверное, все-таки есть, пусть и очень крохотный, шанс? Если, конечно, все сложится в его пользу, если ни одна из сотни самых разных причин не обернется против него. Такого почти не бывает… Снова это «почти»…
– Литерный проследовал графиком…
Кольцов стоял у карты, разложенной на столе приемной.
– Ваше благородие!
Кольцов медленно повернул голову. Глаза его какое-то время рассеянно и слепо блуждали по приемной. И наконец взгляд Кольцова наткнулся на стоявшего возле него запыхавшегося телеграфиста с пучком ленты в руках.
– Ваше благородие! Литерный проследовал графиком Матвеев-Курган! – восторженно проговорил телеграфист, удивляясь странной понурости адъютанта его превосходительства.
– А-а, это ты! – вспомнил Кольцов и переспросил: – Говоришь, проследовал Матвеев-Курган?
– Так точно, проследовал! Так что приближается… – сбавляя тон, словно извиняясь, продолжал телеграфист.
– Это хорошо. – Кольцов похлопал его по плечу, твердо добавил: – Это очень хорошо, что приближается!
– Так точно! Извелись, гляжу, совсем с лица спали… – с отчаянной откровенностью пожалел Кольцова телеграфист и двинулся к выходу.
