И. Болгарин - Адъютант его превосходительства
«Так вот в детстве бывало: на дерево взберешься, сидишь на какой-нибудь не очень крепкой ветке и дрожишь, что упадешь, и вниз спуститься не можешь, боишься! – судил о своем настроении Кольцов. – В сущности, любое чувство – деспот. Но самое деспотичное – тревога. Чего я боюсь? Больше всего неизвестности… Где-то в степи, на перегоне между Новороссийском и станцией Верхне-Баканская, Красильников с товарищами, может быть, идут на смерть. И я ничем, ничем не могу им помочь! Действительно, как в детстве на ветке – сидишь и беспомощно ждешь, когда треснет под тобою сук и ты полетишь на землю… Ковалевский спокоен, и Микки спокоен. Спокойны все в штабе… Уверены? Беспечны?.. Нет, не это… Просто для них эти танки, все это – дело неживое. А для меня – кровное».
Время шло медленно-медленно, оно дробилось на какие-то бесконечные, чересчур удлиненные мгновения.
«Где же сейчас эшелон? Постой… наверное, у станции Гайдук. У меня же отмечено: до станции Гайдук – пятьдесят минут, – не в силах унять волнение, прикидывал Кольцов. – Гайдук… потом Тоннельная… и Верхне-Баканская… Где-то там поезд медленно и верно приближается к своей гибели. Но и после того как махина превратится в искореженные кучи железа, мне еще долго терзаться в неведении… А пока… пока десять часов пятьдесят минут! Эшелон вот-вот прибудет на станцию Гайдук».
Кольцов встал и, стараясь умерить свое нетерпение, медленно направился в аппаратную. Там, в деловой, многоголосой сумятице, в судорожном перестуке телеграфных аппаратов, возле напряженных и нервных рук телеграфистов, легче было ждать вестей…
В пожухлой, продутой ковыльными ветрами степи два мощных паровоза неутомимо тянули тяжелый состав по холмистой равнине. Она была черна – ее давно иссушили северо-восточные ветры, которые в этой местности звали бора, и выжгло беспощадное степное солнце.
Степь упиралась прямо с разгона в горы, которые высились в голубом и зыбком мареве. Там, куда под всеми парами мчался поезд, они напоминали деревню, давно покинутую людьми, крепость с полуразрушенными дозорными башнями и острыми зубцами обветшалых, но еще крепких бойниц.
…Горы подступали все ближе. И вот уже, замедлив ход и натужно пыхтя, поезд стал втягиваться в узкие коридоры среди скалистых гребней, поросших одинокими, скрюченными деревьями и кустарниками. Ветер усилился, холодный и кинжальный, он бил в лицо часовым, стоящим на платформах, и те зябко кутались в воротники своих черных шинелей.
Кольцов находился все в том же неотступно-напряженном состоянии, следя за каждым движением людей в аппаратной, когда наконец телеграфист протянул ему ленту.
– Ваше благородие, литерный проследовал станцию Гайдук!
Кольцов, читая, протянул ленту между пальцами.
– Следующая Тоннельная?
– Так точно, ваше благородие. Она самая, Тоннельная, потом Верхне-Баканская, потом…
– У вас карты какие-нибудь есть?
– Так точно. Какая нужна? – в почтительном усердии вытянулся перед адъютантом его превосходительства невысокого роста телеграфист, и восторженные его глаза так и ели золото кольцовских погон.
«Наверное, из гимназистов? Мечтает стать офицером», – мельком подумал о нем Кольцов и небрежно бросил:
– Северо-Кавказская и Донецкая дороги!
Телеграфист тотчас отошел к шкафу и, порывшись в нем, выложил перед Кольцовым две карты.
– Вот, пожалуйте! – поспешил доложить он. – Это – Северо-Кавказская. Вот она – Тоннельная!
Кольцов склонился к карте и, уставившись в нее долгим взглядом, сидел молча и неподвижно, перебирая в уме события последних часов.
Гайдук… Тоннельная… Верхне-Баканская… Через черные точки на карте протянулась короткая и извилистая красная ветка.
– Тут, ваше благородие, такая дорога, не приведи господи. Горы… Подъемы… Спуски…
– Взгляните, ничего не передали? – вернул телеграфиста к делу Кольцов.
– Минутку! – Телеграфист шагнул к аппарату и вскоре вернулся с пучком ленты: – Все в порядке, ваше благородие! Проследовали Тоннельную!
После этого, поняв, что ему нечего делать у телеграфистов, что на судьбу поезда отсюда он никак не может повлиять, что в приемной у него, наверное, скопилось много дел, Кольцов покинул аппаратную. Медленно расхаживая по приемной, он мысленно представлял, что будет, если произойдет крушение… Падающие под откос паровозы, вагоны, платформы, танки… Пламя… Зловещий скрежет металла… Дым… Крики… Дорого бы он, ох как дорого бы заплатил, чтобы увидеть все это наяву…
Настенные часы показывали уже без четверти двенадцать. Что давным-давно должно было случиться. Нет, это уже случилось, иной мысли Кольцов не допускал.
– Скоро должно поступить сообщение с Верхне-Баканской, – устало сказал он Микки. – Сходите в аппаратную.
Когда Микки вышел, Кольцов достал из кармана портсигар и нервно закурил. На лбу его блестели студеные бисеринки пота. И опять новое волнение: Микки слишком долго не возвращается из аппаратной, что бы это значило? Наконец Кольцов услышал его шаги.
– Ну что там?
После паузы, которая Кольцову показалась бесконечной, Микки ответил:
– С Верхне-Баканской сообщений еще не поступало, Павел Андреевич.
В четверть первого Кольцов не выдержал и сам заспешил в аппаратную. Пошел для того, чтобы самому услышать, что о литерном никаких сообщений не поступало.
В аппаратной все так же бесстрастно стучали буквопечатающие аппараты, ползли ленты с новостями…
Увидев Кольцова, телеграфист привстал из-за стола, обеспокоено пожал плечами.
– Все еще никаких сообщений, господин капитан!
– Странно!
– Очень странно, ваше благородие! – громко вздохнул телеграфист.
Час дня… два часа… Казалось, время утяжелилось… Несколько раз в аппаратную ходил Кольцов. Ходил Микки. Но все было по-прежнему неопределенно, неясно.
– Не могло что-либо случиться, Павел Андреевич? – с рассеянной и беспомощной тревогой в голосе спросил Микки.
– Ну что вы, Микки! – Во взгляде Кольцова искрой промелькнула ирония и тут же исчезла за маской глубокой обеспокоенности. – Что вы такое говорите?! Там же кругом охрана! Не арбузы ведь везут!..
– Но почему же в таком случае… – заикнулся Микки, обычно ни о чем серьезно не беспокоившийся.
– Вероятно, где-то на линии повреждена связь, – с серьезнейшим видом высказал предположение Кольцов.
– Вы так думаете?
– Уверен.
Но и в три часа дня сообщений о литерном все еще не было. Кольцов, которому полагалось встревожиться, доложил об этом Ковалевскому.
Командующий, как всегда, когда нервничал, снял и опять надел пенсне.
– Что же могло случиться? – нервно вслух размышлял он.
