Венеция. История от основания города до падения республики - Джон Джулиус Норвич
По той же причине она продолжала бездействовать и в начале лета 1480 г., когда Мехмед II предпринял первую полномасштабную атаку на Родос – укрепленный остров, которым последние 170 лет владели рыцари-госпитальеры. К счастью, последним удалось защититься без посторонней помощи. Их укрепления устояли перед всеми попытками штурма, и в конце концов, с приближением зимы, турки сняли осаду. По-видимому, они намеревались вернуться в следующем году, но 3 мая 1481 г. Мехмед II умер, и разразившийся в Константинополе кризис повлек за собой перемену стратегии. Новый султан Баязид II расставлял приоритеты иначе. Турки вывели войска из Отранто и оставили Родос в покое на ближайшие сорок лет.
Смена власти в Высокой Порте пошла на пользу и Венецианской республике. Как только позволили приличия, Венеция направила Баязиду II поздравительное послание, а затем и предложение возобновить договор 1479 г. Новый султан, человек относительно мягкого нрава (по крайней мере, в сравнении с его отцом), не только подтвердил договор, но и внес в него значительные изменения, выгодные для Венеции. Он отменил ежегодную дань, снизил ввозные пошлины и даже позволил венецианцам вновь укрепить позиции в Южной Адриатике, передав им в аренду Закинф, владение которым существенно облегчало оборону острова Корфу.
Казалось, из заклятого врага турок Венеция внезапно превратилась в подопечную Османской империи. Такие перемены не могли не радовать. Не считая, пожалуй, краткого периода под властью Кристофоро Моро, республика никогда не стремилась оказаться на острие христианской контратаки, а потому не скрывала своего облегчения от того, что больше не обязана воевать и может вернуться к мирной торговой деятельности.
27
Феррарская война и королева Кипра
(1481 –1488)
Вы, венецианцы, глубоко заблуждаетесь, нарушая спокойствие других государств, вместо того чтобы довольствоваться великолепнейшим из государств Италии, которым и так уже обладаете. Если бы знали, сколь сильна к вам всеобщая ненависть, у вас бы волосы встали дыбом… Неужто вы верите, что эти итальянские державы, ныне объединившиеся в союз, доподлинно друзья между собою? Разумеется, нет; их не связывает ничего, кроме необходимости и страха, который внушаете им вы и ваше могущество… Вы одиноки, весь мир против вас, не только в Италии, но и по ту сторону Альп. Знайте же, что ваши враги не дремлют. Прислушайтесь к доброму совету, ибо, видит Бог, вы в нем нуждаетесь…
Из письма Галеаццо Сфорца, герцога Миланского, Джованни Гоннелле, секретарю Венецианской республики, 1467 г.
Столь бодрящее пренебрежение дипломатическим тоном, которое позволил себе герцог Галеаццо Сфорца, сын и преемник Франческо, в обращении к секретарю Венецианской республики в 1467 г., объясняется раздражением в связи с одной из военных кампаний Коллеони, причем довольно незначительной. Сфорца, вероятно, преувеличил миролюбие других итальянских держав и определенно недооценил влияние другого чувства, предопределившего их антивенецианскую политику, – чувства более постыдного, чем страх, но не менее понятного – зависти. Они завидовали красоте Венеции, ее великолепию, неуязвимости, дарованной морем, и, самое главное, несокрушимой политической системе, которая даже после суровейших экономических и военных потрясений гарантировала ей устойчивость и быстрое восстановление, на какое не могли и надеяться другие державы. И все же молодой Сфорца говорил правду. Венецию ненавидели, и эта ненависть усилилась от того, как республика заключила мир с турками, а затем просто стояла в стороне и смотрела, как неверные грабили и опустошали Апулию. Соседи даже не пытались понять, в каком положении находится Венеция, а она не снисходила до объяснений, следуя своим курсом со всей присущей ей надменностью и спокойным сознанием собственного превосходства. Другие державы давно уже этому не удивлялись, но так и не смирились.
Тем не менее с началом 1480-х гг., когда обнаружилось, что и экономика, и международная репутация республики лежат в руинах, можно было бы предположить, что Венеция попытается взять передышку и восстановить утраченное средствами осторожной дипломатии. Однако дож Джованни Мочениго и его синьория, по-видимому, рассудили иначе. По всем свидетельствам современников, дож был человеком кротким и скромным, но жесткие линии рта на его портрете из Музея Коррер указывают на решительность и, возможно, отчасти объясняют те действия, которые республика предприняла осенью 1481 г. против своего друга и ближайшего соседа – Феррары.
Много лет два города поддерживали превосходные отношения между собой; еще совсем недавно, в 1476 г., Венеция даже вмешалась, чтобы поддержать герцога Эрколе д’Эсте, когда его племянник попытался узурпировать трон. Но ныне Эрколе – по всей вероятности, с подачи своего тестя Фердинанда, неаполитанского короля, – перешел к политике преднамеренных провокаций. Сперва он начал строить солеварни вокруг устья реки По, бросив вызов монополии, которую Венеция так ревностно охраняла на протяжении семи или восьми веков; затем поднял несколько сомнительных вопросов, касавшихся определения границы, но явно не стоивших того, чтобы из-за них вступать в ссору с соседом. Наконец, когда венецианский консул арестовал одного местного священника за неуплату долгов и тут же был отлучен от церкви архиерейским наместником, д’Эрколе встал на сторону последнего – несмотря на то, что сам епископ впоследствии осудил своего заместителя. Даже после того, как епископ принес Венеции пространные извинения – добавив на всякий случай, что сам папа Сикст IV пришел в ужас, узнав об этом незаконном отлучении, – д’Эрколе наотрез отказался восстановить консула в должности.
Не оставалось сомнений, что герцог напрашивался на ссору и нарочно выбрал для этого такой момент, когда Венеция была все еще слабой после долгой, изнурительной войны. Однако он упустил из виду, что само унижение, которое довелось пережить республике, во что бы то ни стало вынудит ее попытаться доказать себе и другим, что она еще способна сражаться и побеждать. Дож снова объявил о сборе средств, венецианцы откликнулись, а другие итальянские державы решили руководствоваться лишь собственными эгоистическими интересами.
На сей раз Венеции пришлось нелегко. Сторону Феррары приняли самые могущественные государства Италии – Милан, Флоренция и Неаполь. Единственным
