Густав Эмар - Вождь окасов

– Очень простую вещь, друг мой; здесь в окрестностях укрылись два индейских вождя, которых вы знаете.

– Да.

– Эти люди преданы Луи и мне; они будут служить нам проводниками, и если, как я думаю, дон Тадео жив, клянусь вам, что я найду его.

Дон Грегорио с минуту глядел на Валентина с чрезвычайным волнением; две слезы засверкали в глазах его; он взял за руку молодого человека, крепко пожал ее и сказал голосом, дрожавшим от умиления:

– Дон Валентин, простите меня, я вас еще не знал; я не умел ценить вашего сердца по его достоинству; я американец, полудикарь, люблю и ненавижу с одинаковой силой; дон Валентин, позвольте мне обнять вас?

– От всего сердца, мой добрый друг, – отвечал молодой человек, напрасно стараясь скрыть под улыбкой свое волнение.

– Итак, вы едете? – продолжал дон Грегорио.

– Сейчас.

– О! Вы найдете дона Тадео; теперь я в этом уверен.

– И я также.

– Прощайте, дон Валентин! Прощайте, дои Луи!

– Прощайте! – отвечали молодые люди. Валентин свистнул Цезарю и пришпорил свою лошадь.

– Поедем, – сказал он своему молочному брату.

– Поедем, – отвечал тот.

Они поехали, но едва сделали несколько шагов как услыхали позади себя быстрый галоп лошади и обернулись: дон Грегорио догонял их, делая им знак подождать его. Они остановились.

– Извините, господа, – сказал он им как только очутился возле них, – я забыл сказать вам одно; мы еще не знаем, что Господь готовит нам; может быть, сегодня мы расстаемся навсегда.

– Никто этого не знает, – заметил Луи, качая головой.

– Послушайте же, господа, – продолжал испанец, – в каких бы обстоятельствах вы ни находились, помните, что, пока жив Грегорио Перальта, у вас есть друг, который по одному вашему слову охотно прольет за вас свою кровь... поверьте мне, что с моей стороны подобное предложение вполне обосновано.

И не ожидая ответа молодых людей, дон Грегорио пожал им руки и ускакал во всю прыть. Французы следовали за ним глазами с задумчивым видом, потом продолжали путь, не обменявшись ни одним словом.

ГЛАВА LXXVII

После битвы

Несколько времени молодые люди следовали издали за чилийской армией, которая, будучи замедляема в своем пути многочисленными ранеными, медленно, но в порядке подвигалась к Биобио. Они шагом проехали долину, где накануне происходила ожесточенная битва между индейцами и чилийцами.

Ничто не может быть печальнее и зловещее поля битвы! Ничто не доказывает так, как оно, ничтожества человеческой жизни! Долина была усыпана трупами, которые уже начали гнить под лучами солнца и были уже наполовину расклеваны коршунами. В тех местах, где битва происходила ожесточеннее, к трупам примешивались мертвые лошади, остатки оружия и метательные снаряды.

Индейцы и чилийцы лежали друг возле друга как застигла их смерть; все пораженные спереди, они еще сжимали в своих окостенелых руках оружие, хотя отныне оно и сделалось уже для них бесполезным. Вдали смутно обрисовывались силуэты волков, которые с глухим воем шли участвовать в пире. Молодые люди бросали вокруг печальные взоры.

– Зачем не поторопиться нам оставить это проклятое место? – спросил Валентин своего молочного брата. – Мне тошно смотреть на это страшное зрелище.

– Мы должны исполнить долг, – глухо отвечал граф.

– Исполнить долг? – с удивлением сказал Валентин.

– Да, – отвечал молодой человек, – разве ты хочешь, чтобы и наш бедный Жоан был оставлен без погребения и сделался добычей этих животных?

– Благодарю, что ты заставил меня подумать об этом; о, ты лучше меня! Ты ничего не забываешь!

– Не клевещи на себя; эта мысль пришла бы и к тебе через минуту.

Молодые люди скоро подъехали к тому месту, где упали Жоан и Бустаменте. Они лежали рядом, заснув вечным сном. Французы сошли на землю.

По странной случайности эти оба трупа еще не были осквернены хищными птицами, которые уже кружились над ними, но при приближении молодых людей разлетелись. Молочные братья оставались в задумчивости с минуту, потом они обнажили свои сабли и вырыли глубокую могилу, в которую зарыли обоих врагов. Валентин взял отравленный кинжал дона Тадео и заткнул его за пояс, прошептав:

– Это оружие хорошее; кто знает, может быть, оно послужит мне в пользу когда-нибудь!

Когда оба тела были положены в могилу, братья засыпали ее и положили на нее самые большие камни, какие только могли найти, чтобы лютые звери после их отъезда не откопали трупов своими когтями.

Потом Валентин отрезал два древка от копий и сделал крест, который поставил на могилу. Исполнив эту обязанность, молодые люди стали на колена и прошептали краткую молитву за спасение душ этих людей, которых они оставляли навсегда и из которых один был их преданным другом.

– Прощай! – сказал Валентин, вставая. – Прощай, Жоан! Покойся в мире в этом месте, где ты доблестно сражался; воспоминание о тебе не изгладится из моего сердца.

– Прощай, Жоан! – сказал граф в свою очередь. – Покойся в мире, друг наш; твоя смерть была отомщена.

Цезарь следовал со вниманием за движениями своих господ; в эту минуту он поставил передние лапы на могилу, обнюхал землю, только что взрытую, и два раза плачевно завыл.

У молодых людей сердца разрывались от горести; они молча сели на лошадей и, бросив последний прощальный взгляд на то место, в котором покоился храбрый арокан, удалились. Позади них коршуны опять принялись за свой пир, на минуту прерванный.

Происходит ли это от влияния обстоятельств, наших собственных мыслей или наконец от какой-нибудь другой неизвестной причины, ускользающей от анализа, но в жизни нашей бывают часы, когда какая-то необъяснимая грусть внезапно овладевает нами, как будто бы мы вдохнули ее в воздухе. Оставив поле битвы, молодые люди находились именно в этом странном расположении духа. Они ехали угрюмые и озабоченные друг возле друга, не смея сообщить один другому мыслей, омрачавших их душу.

Солнце быстро склонялось к горизонту; вдали чилийская армия исчезала в пыли дороги. Молодые люди мало-помалу повернули направо, чтобы приблизиться к горам и ехали по узкой тропинке, проложенной на довольно крутой покатости лесистого холма.

Цезарь, который большую часть дороги по своей привычке составлял арьергард, вдруг навострил уши и бросился вперед, махая хвостом.

– Мы приближаемся, – сказал Луи.

– Да, – лаконически отвечал Валентин.

Они скоро доехали до места, где тропинка составляла угол, за которым исчезла ньюфаундлендская собака. Объехав этот угол, французы вдруг очутились перед костром, на котором жарился огромный кусок дичи; два человека, лежа на траве, беззаботно курили, а Цезарь, важно усевшись на задних лапах, не сводил завистливых взоров с жаркого. Эти два человека были Трангуаль Ланек и Курумилла.