Роберт Лоу - Белый ворон Одина
— Гребите, чертовы ублюдки! — ревел Гизур, уворачиваясь от пролетавших стрел.
Впрочем, скоро поток стрел почти иссяк — княжеским лучникам стало не до нас. С темного берега доносились крики и проклятия, обозначившие то место, где люди Владимира схватились с саркелским гарнизоном.
Но они все равно гребли, наши чертовы ублюдки. Раскачиваясь и хрипло ухая, они налегали на весла и были так заняты этим, что позабыли обо всем прочем. В тот миг они не думали о том, что мы приобрели и что потеряли. Помнили только о стрелах, время от времен пролетавших над головой, и о тяжелых неподатливых веслах.
Позже, когда у гребцов выдалась передышка, Клепп Спаки подвел счет нашим потерям. В ночной схватке на берегу погибли двое: Кали Бьорнссон и его брат Виго. Я знал, что на берегу у них осталась одинокая и безутешная старушка-мать.
И Гирт. Финн с потемневшим от горя лицом рассказывал, как Брат-Скала вломился в строй вражеских всадников и вскоре пропал из вида. А в моих ушах все еще стоял его могучий рев: Стейнбродир идет.
— Это и есть дар Одина? — горько спросил Клепп. — И что же за радость нам с него?
Меня била крупная дрожь, все тело болело. А потому я не стал объяснять бедняге Клеппу, в чем именно заключается дар Одина и каким образом Одноглазый бог принял участие в нашей судьбе. Хотя сам-то нисколько не сомневался: если бы не он, мы все уже были бы мертвы.
Вещественное проявление благосклонности Одина тем же вечером обнаружила Тордис, отправившаяся проведать сестру. И, как всегда, это оказался неоднозначный и весьма опасный дар. Дело в том, что Торгунна по-прежнему лежала под навесом на куче мехов, которые прежде никого не интересовали. Но тут Фиск принялся рыскать по всему стругу в поисках теплой одежды и хоть какой-нибудь еды. Именно он с помощью Тордис взялся перетряхивать ложе больной. И представьте себе наше изумление, когда под грязными шкурами мы увидели целую кучу серебра! Там были старинные монеты, цепи, сплющенные кубки и блюда, браслеты и прочая мелочевка, собранная, однако, в изрядном количестве. По моим подсчетам, Владимир припрятал на струге, по меньшей мере, треть тех сокровищ, что вывез из могильника Атли. И вот теперь вся эта гора серебра лежала у моих ног, и блеск ее служил обвинительным приговором Обетному Братству. Да уж, иначе, как проклятым, дар Одина не назовешь.
Я все еще прикидывал, как поведет себя новгородский князь — будет в ярости топать своими маленькими ножками или же кинется за нами в погоню, — когда Фиск извлек из закутка еще один дополнительный «подарок».
— Это чье? — спросил он, держа за шкирку маленькую фигурку, укутанную в грязно-белый плащ.
Сердце у меня остановилось, и я с трудом сумел подавить стон. Судя по всему, не я один: лица окружающих заметно побледнели. Нам и с серебром-то хватало проблем — шутка ли похитить у новгородского князя целую телегу сокровищ! А уж при таком раскладе нам точно погони не миновать.
— Я не мог бросить Торгунну одну, — всхлипнул Воронья Кость. — Она всегда была ко мне добра.
19
Нам потребовалось некоторое время, чтобы справиться с первоначальной растерянностью и начать рассуждать здраво. Я смотрел на лица своих малочисленных побратимов, усеянные водяной пылью и отмеченные печатью уныния. Да, мы неожиданно обрели богатство — и сей факт вызвал прилив восторга у моих товарищей, — но также у нас на руках оказался Воронья Кость, что было куда как плохо. Ибо почти наверняка означало преследование со стороны Владимира и его воеводы Сигурда. Люди снова заговорили о проклятии Фафнира.
Ближайшие дни тоже не радовали. Нам предстояло неполной командой (а я насчитал всего девятнадцать человек, включая увечного Фиска) день-деньской грести по широкому, заполненному ледяной кашей Дону в направлении Меотийского озера, или Азовского моря, как его называют серкландские турки.
Струг представлял собой довольно крупную посудину, у которой по каждому борту располагалось пятнадцать весел. Он был выдолблен из единого дерева — могучего дуба длиной в девять человеческих ростов — и имел наружную обшивку из ивовых досок (хотя часть их мы растеряли во время безумной гонки по обледеневшему склону). Ширина струга составляла примерно два человеческих роста. По бокам были набиты дополнительные доски, так что за бортами мог свободно укрыться стоящий воин.
Изнутри надводная часть судна была выложена толстыми связками камыша, которые крепились к бортам особыми подвязками из вишневой или липовой коры. Благодаря этому приспособлению струг становился практически непотопляемым — даже если внутрь наберется вода. Это качество представляло для нас особую ценность, поскольку людей катастрофически не хватало, и я не мог выделить отдельного человека для вычерпывания воды.
Струг был снабжен небольшим парусом, хоть и неважного качества. Мы, конечно, можем рискнуть выйти на нем в море, но от берега лучше сильно не удаляться. Гизур предупредил, что такой парус допустимо поднимать лишь в хорошую погоду. В шторм же лучше идти исключительно на веслах.
Ну, и в завершение стоит добавить, что корабельные плотники обильно смазали смолой все ребра и перекладины. А также приладили по рулевому веслу с каждого конца. Оно и понятно: струг был слишком длинным и громоздким, чтобы разворачивать его посреди реки. Поэтому, если требовалось поменять направление движения, легче просто грести в противоположную сторону.
Однако не все было так хорошо, имелись и проблемы. Струг представлял собой достаточно легкое судно, чтобы полновесная команда могла перетащить его посуху из одной реки в другую. Но нас, к сожалению, никак нельзя было назвать полноценной командой. Честно говоря, нас осталось так мало, что мы и на половину команды не тянули. А если учесть, что струг был сверх всякой меры нагружен проклятым серебром Одина, то не приходилось сомневаться: нам предстояло изрядно намучиться. Даже на спокойных участках реки мы едва могли держать судно на ходу. Что уж говорить о тех местах, где днище лодки скребло по невидимым отмелям или мучительно застревало в наполовину вставшем речном льду…
А ведь еще предстояло протащить эту неуклюжую громаду по узким, извилистым протокам.
Насколько я помнил с прошлого набега в здешние места (казалось, это было целую жизнь назад), перед своим впадением в Азов река разветвлялась на два рукава. Тот, что южнее, был более прямым и коротким. Северная же протока неоднократно петляла среди низких берегов и местами даже заворачивала обратно. И оба рукава имели множество притоков, заболоченных и заросших камышом. Так что у нас появятся дополнительные возможности укрыться от погони, если таковая обнаружится.
