Симона Вилар - Поединок соперниц
Откланявшись, я покинул графиню, проследил за погрузкой и отправкой тюков с шерстью и сломя голову полетел в Тауэр-Вейк.
То, что там меня ожидало, охладило мой пыл, как ушат воды пополам со льдом. Гита держалась со мной даже отчужденнее, чем раньше, а мои торопливые объятия были отвергнуты с таким невозмутимым достоинством, что впору и леди Бэртраде поучиться.
Озадаченный, я решил, что так будет продолжаться только до нашей следующей ночи. Но ее не последовало, а Гита начала откровенно избегать меня.
И вот вчера на праздновании Лугнаса вновь объявился Эдгар, и одним своим появлением отнял у меня Гиту, отнял мой мир, мой дом. Даже Милдрэд у меня забрал. Я видел, как он играл с малышкой. Играл, как может только любящий отец. И Милдрэд быстро потянулась к нему. А Гита… Мне противно было смотреть, как она сразу признала в нем своего господина. Но, как бы я ни пытался презирать ее, я не мог не увидеть, какой счастливой, какой просто ослепительно прекрасной сделалась она в один миг.
Это происходило прямо на глазах. А ведь Эдгару нечего было предложить Гите, кроме собственной похоти. Этой похоти он был готов принести в жертву все, что возводилось и утверждалось с таким трудом, — доброе имя Гиты, ее честь, будущее малышки Милдрэд. И тогда я подошел к нему и сказал… Вряд ли меня можно было назвать красноречивым, когда я, почти задыхаясь, налетел на него. Но тогда я даже не думал, какое положение занимает он, а какое я. И все же даже мне, безземельному рыцарю, было что предложить Гите. У меня было мое доброе имя. А что мог предложить ей муж Бэртрады Норфолкской?
То, что Эдгар после этого решил удалиться, делает ему честь, но ужаснее всего то, что Гита тотчас бросилась следом за ним.
Какую же беспредельную власть имел над нею этот человек! И какую власть имела надо мной она сама, если я, как безумный, поспешил следом. О, если бы я сумел остановить, удержать ее! Ведь она уже была моей женщиной, я имел на нее право…
Из этого ничего не вышло. Чертов хоровод, я заплутал в нем, словно в чаще. Откуда ни возьмись появилась Эйвота, повисла на мне, увлекая в пляску. Я едва вырвался из ее объятий.
Самым унизительным было беспомощно метаться во тьме, все еще надеясь, что непоправимое не случилось. И я все-таки отыскал их. Они стояли в сумраке, обратившись лицами друг к другу, среди ароматов и теплого дыхания летней ночи — стройные и легкие, как два духа. И как два духа, окутанных серебристым лунным сиянием, слились в объятии.
Вот тогда мои ноги подкосились и я опустился в траву, глядя, как Эдгар, подхватив Гиту на руки, уносит ее в темноту леса…
Я был раздавлен и уничтожен. Давно прошли те времена, когда мне ничего не стоило поделиться любовницей с приятелем. Но разве хоть одну из своих подружек я мог назвать возлюбленной? Разве преклонялся перед какой-либо из них, как перед Гитой?
Стоила ли она преклонения? Некогда Гуго Бигод назвал ее саксонской шлюхой. Так оно и оказалось. И теперь самое лучшее для меня — смириться. И уехать.
Но я не уехал. Меня удержала моя привычная лень. Ибо, как бы ни складывались мои любовные дела, жизнь здесь была мне по душе. Куда я мог отправиться? От одной мысли, что придется снова подыскивать полный комплект доспехов, нанимать слуг, оруженосцев, а потом разъезжать повсюду в поисках хозяина, меня замутило. В Тауэр-Вейк у меня уже было положение, я имел стол и кров, а леди Гита станет по-прежнему заботиться обо мне. Да и со здешними людьми я сошелся, привык к ним.
Можете презирать меня, но и у лени есть свои преимущества. А еще подумал: рано или поздно придет день, когда эта женщина надоест графу. А я всегда тут. Всегда рядом.
* * *В зале старой башни царило обычное оживление: люди уходили, возвращались, пахло стряпней, потом, поскрипывал ворот, с помощью которого из подвалов поднимали снедь. Для меня же эти звуки сливались в привычный шум, вызывающий умиротворение — все идет как всегда, а значит, ничего не случилось. Значит… буду спать.
Проспал я долго, а когда появился из своего алькова за занавеской, был уже почти спокоен.
И тут же увидел Гиту. Но никогда еще Фея Туманов не казалась мне такой красавицей. Она вся светилась счастьем, но, встретившись со мной взглядом, смутилась.
Обитатели Тауэр-Вейк наблюдали за нами. Однако обязанность знати — не давать слугам поводов для злословия, и мы с госпожой лишь вежливо приветствовали друг друга. Когда же после трапезы слуги убрали столы и все собрались у очага, я, как и было заведено, взял в руки лютню и под звон ее струн поведал историю о преданной и беззаветной любви рыцаря Ланселота Озерного к прекрасной Гвиневер, супруге короля Артура.
Странно, что здесь, в Дэнло, люди не знали о короле Артуре и его дворе, хотя эти истории о далеком прошлом Британии были необычайно популярны на континенте. Казалось, я открывал для своих слушателей эти давние легенды, они внимали мне как зачарованные. Даже самые огрубевшие души откликались — я видел, как наполнились слезами глаза Эйвоты, как вздохнула толстая Труда и даже суровый воин Утрэд коснулся уголка глаза, словно туда угодила соринка. Только маленькая Милдрэд сладко спала на коленях матери под звуки струн.
Леди Гита слушала задумчиво, а когда я закончил, поднялась и унесла Милдрэд в верхний покой. Однако вскоре вновь появилась на лестнице и жестом велела мне подняться к ней.
Мужчины редко допускались в покои госпожи — и вот я стоял в центре этого полукруглого башенного помещения. Между развешанными на стенах коврами горели тяжелые серебряные светильники, а потемневшие плиты пола скрывались под пушистыми овчинами.
Гита не решалась заговорить, теребя концы своего мягкого кожаного пояска, и тогда я сказал:
— Я многое понял минувшим вечером, миледи. Не утруждайте себя пояснениями.
— Но я должна!
В ее голосе появилась предательская хрипотца, хотя она и старалась говорить ровно. Сказала, что недостойна меня, ибо ею владеет страсть к другому, страсть, которой она не в силах противостоять. Это гибельный путь, но она готова на все, только бы быть с тем, кто мил ее сердцу.
У меня было что возразить, но я лишь смотрел на нее. Сейчас, в простом одеянии из светлого льна, с завязанными сзади в хвост волосами, без дорогих украшений, леди Гита выглядела такой юной…
— Я все понял, миледи, — наконец проговорил я. — Веления сердца подчас сильнее законов, которые придумывают люди. Поэтому и я не могу покинуть вас. Только здесь и вопреки всему я иногда чувствую себя счастливым. Разве вы не поняли, о чем я пою свои песни?
— Это всего лишь песни, Ральф, — грустно усмехнулась Гита. — В жизни все по-другому.
