Гэри Дженнингс - Ацтек. Том 2. Поверженные боги
Хуже того, когда отважный Куаупопока и четверо его достойных похвалы куачиков, «старых орлов» армии Мешико, преклонили колени перед троном, по обе стороны от понуро сидевшего на нем Мотекусомы сурово возвышались Кортес и Альварадо.
— Вы беззаконно превысили свои полномочия, — промямлил Мотекусома, причем голос его мало походил на голос правителя, — чем опозорили свой народ и вашего Чтимого Глашатая. Ведь я обещал нашим высоким гостям и всем находящимся под их покровительством мир и безопасность, так что ваше поведение превратило меня в клятвопреступника. Можете вы что-либо сказать в свое оправдание?
Куаупопока до конца остался верен своему долгу, показав, что он благородный человек, настоящий мужчина и подлинный мешикатль не в пример тому, кто восседал перед ним на троне.
Все, что было сделано, владыка Глашатай, сделано по моему приказу. Я исполнял свой долг так, как понимал его, и ни о чем не жалею.
Вы огорчили меня, — угрюмо произнес Мотекусома. — Но гораздо больше ваши кровавые бесчинства огорчили моих уважаемых гостей. Поэтому… — И тут Чтимый Глашатай Сего Мира произнес нечто совершенно невероятное: — Я предоставляю наказание на усмотрение генерал-капитана Кортеса.
Тот, очевидно, уже поразмыслил на эту тему, ибо с готовностью объявил о наказании, которое, с одной стороны, должно было устрашить всех, кто осмелится выступить против него, а с другой — показать его полное презрение к нашим обычаям и к нашим богам. Кортес приказал убить пятерых мешикатль, но не предать их Цветочной Смерти. Испанец заявил, что ни кровь, ни сердце, ни какую-либо другую, даже самую мельчайшую частицу человеческой плоти нельзя скармливать богам и вообще хоть как-то использовать в ритуале жертвоприношения.
Испанский вождь велел своим воинам принести кусок цепи — самой толстой, какую я когда-либо видел. Она походила на свернувшегося стального удава и, как мне удалось узнать впоследствии, представляла собой часть того, что называется якорной цепью и служит для удержания на месте кораблей. По приказу Кортеса испанские солдаты с большим трудом (представляю, какие муки испытывали при этом Куаупопока и его четверо командиров) просунули внутрь головы приговоренных людей, так что теперь у каждого человека на шее висело по звену этой цепи.
Приговоренных привели на Сердце Сего Мира, где посреди площади был установлен высокий столб. К слову, это было почти на том самом месте, возле нынешнего собора, где сеньор епископ впоследствии велел воздвигнуть позорный столб для выставления на публичное обозрение грешников. Цепь прикрепили к вершине столба, так что все пятеро осужденных со звеньями на шеях стояли вокруг него, лицами к толпе. Потом у их ног, высотой до самых коленей, сложили груду вымоченного предварительно в чапопотли хвороста и подожгли.
Эта новая казнь, намеренно осуществляемая без пролития крови, была совершенно незнакома в наших краях, поэтому посмотреть на нее собрались почти все жители Теночтитлана. Помню, я в тот день стоял рядом со священником падре Бартоломе, который объяснил, что на его родине, в Испании, такой способ казни применяется довольно часто, особенно к врагам Святой Церкви, ибо она запрещает своим служителям проливать кровь даже самых отъявленных грешников. Мне жаль, почтенные писцы, что ваша Церковь отказалась от применения более милосердных методов наказания, ибо за свою жизнь мне довелось стать свидетелем множества смертей, но ни одна из них не могла сравниться по жестокости с той, что выпала на долю несчастного Куаупопоки и его воинов.
Все пятеро стойко держались, пока пламя подбиралось к их ногам, и все это время их лица над железными ошейниками оставались суровыми и спокойными. Замечу, что больше никак их к столбу не прикрепили, однако они не метались, не размахивали в ужасе руками и не дрыгали ногами. Однако когда языки пламени, достигнув промежностей, слизали набедренные повязки и стали выжигать то, что находилось под ними, лица обреченных исказила страшная мука. Между тем огню более не требовалась подпитка древесиной и чапопотли, ибо теперь оно пожирало подкожный жир. Люди сами превратились в пищу для пламени, которое взметнулось так высоко, что мы почти не видели лиц несчастных. Яркими вспышками полыхнули их волосы, и над площадью зазвучали жуткие, нечеловеческие вопли.
Спустя некоторое время эти крики ослабли до тонкого, высокого визга, едва слышимого сквозь треск пламени, но терзавшего слух еще хуже, чем недавние вопли. Время от времени умирающих удавалось разглядеть, и тогда они казались черными сморщенными головешками, однако где-то внутри несчастных еще сохранялось некое подобие жизни. Кто-то из них еще издавал нечеловеческие звуки. В конце концов пламя, пожиравшее их кожу и плоть, заставило мускулы напрячься столь странным образом, что тела несчастных чудовищно искривились. Руки согнулись в локтях, обгоревшие кисти поднялись перед лицами — точнее, перед тем, что осталось от их лиц, а обожженные остатки ног, согнувшись в коленях, подтянулись к обугленным животам.
Но и эти ужасные останки еще продолжали жариться на огне до тех пор, пока уже совсем, и по виду и по размеру, не перестали походить на людей. Лишь их обтянутые обугленной коркой черепа соответствовали по величине головам взрослых людей, тела же, обгоревшие до черноты, были не больше, чем у пятилетних детей, причем скрючившихся в таких позах, в каких зачастую спят малые ребятишки.
Трудно поверить, но где-то в глубине этих обугленных комков плоти, судя по издаваемым звукам, еще сохранялась жизнь. Окончательно несчастные расстались с ней лишь после того, как лопнули их черепа.
Дело в том, что вымоченная в чапопотли древесина дает при горении такой жар, что мозг кипит, пенится, и пар распирает череп изнутри, пока тот способен выдерживать давление.
Необычный звук, как если бы разбился глиняный горшок, прозвучал пять раз подряд, и после этого с места расправы уже доносились лишь потрескивание и шипение костра. Прошло немало времени, прежде чем якорная цепь остыла достаточно, чтобы солдаты Кортеса смогли отцепить ее от почерневшего столба, тогда как пять скрюченных головешек упали на тлеющие угли и обратились в пепел. Цепь испанцы унесли, чтобы приберечь на будущее, хотя с тех пор подобных казней не совершалось.
С того дня минуло одиннадцать лет. Но как раз в прошлом году, вернувшись из своей поездки в Испанию, где ваш король Карлос еще возвысил его, пожаловав благородный титул маркиза дель Валье, Кортес придумал для себя новую эмблему. То, что вы называете его гербом, теперь красуется повсюду: это щит с разнообразными символами, окруженный цепью, звенья которой являются ошейниками для пяти человеческих голов. Вероятно, Кортес решил навсегда запечатлеть память об этом своем триумфе, ибо прекрасно понимал, что расправа над отважным Куаупопокой положила начало череде его успехов, обернувшихся Конкистой — завоевание1*1 Сего Мира.
