Станислав Федотов - Схватка за Амур

– Как ты считаешь, Афанасий, почему самагиры не послушались этих маньджу и не стали убивать русских?

Афанасий остался верен себе: сначала попыхтел трубкой, потом, что-то бормоча, посмотрел на очистившееся от снежных туч небо – оно искрилось множеством крупных ярких звезд, – и только тогда ответил:

– Самагиры, чукчагиры, мангуны, негидальцы и все другие, однако, не глупые люди. Они знают, кто хороший, кто плохой. Хороший человек – свой человек. А русские – теперь свои.

– Мы здесь – свои? – искренне обрадовался лейтенант. – Но это же замечательно!

Глава 11

«На прошедшей неделе получен здесь приказ о вступлении Вашего Высочества в исправление должности начальника Главного морского штаба, а потому я имею счастие представить с сею же почтою к Вашему Императорскому Высочеству выписку из рапортов Невельского о китобойных судах, посещающих окрестности гавани Счастия. Разрешение вопросов, предложенных Невельским, в существе было бы весьма просто, если бы не было предшествовавшей тактики, которая меня стесняет. Многие обстоятельства разъясняются донесением ко мне Генерального штаба подполковника Ахте, которое он, вместе с картою, представил также к генерал-квартермистру Бергу от 22-го сентября сего года. Что оба берега при устье р. Амура не принадлежат китайцам, мне давно известно. Невельской и Ахте доказывают это положительно, равно как и трехлетнее бесспорное пребывание там наших команд, находящихся между тем в дружеских отношениях с маньчжурами. Но я не смею уже излагать моего мнения, после всей той переписки, которая была по этим предметам: думаю, однако ж, что нельзя оставлять надолго столь важное дело в настоящем его двусмысленном и сомнительном положении. В течение нынешней зимы, по Высочайшему разрешению, я надеюсь прибыть в С.-Петербург и тогда буду иметь счастие подробно доложить Вашему Высочеству об этом деле».

Екатерина Николаевна дописала под диктовку мужа последние слова и передала ему для проверки. У Николая Николаевича опять болела рана, левою рукой он предпочитал писать как можно реже, а Екатерина Николаевна выполняла эту работу с большим удовольствием. Во-первых, считала, что не помешает лишняя тренировка в языке, а во-вторых, ей просто нравилось русское письмо: оно было куда проще и понятнее, чем французское, в котором она постоянно делала ошибки. Николай Николаевич был грамотнее жены и во французском (все-таки окончил Пажеский корпус, а там преподавание языков считалось отменным), однако и он нередко ошибался, что почти всегда веселило Катрин. Например, постоянно путал на письме au-dessous [82] и au-dessus [83] , совершенно разные по смыслу.

Муравьев пробежал глазами текст, кивнул – все правильно – и задумчиво сказал:

– Интересно, Катюша, как настоящее дело меняет людей. Николай Христофорович прибыл сюда в полном убеждении, что я в отношении границы с Китаем либо психически болен, либо хочу ее аннулировать и аннексировать солидный кусок китайской территории, что, в общем-то, сродни сумасшествию. А стоило ему и его людям поработать по обе стороны Станового хребта да пообщаться с жителями тех мест, и он лично убедился, какую в действительности территорию Китай считает своей, а на какую даже и не претендует. Более того, привез ценнейшие сведения о течении Амура и о возможности плавания по нему вплоть до Уссури. Об этом раньше знали лишь со слов ссыльного Гурия Васильева, который двадцать пять лет тому проплыл по всему Амуру.

Екатерина Николаевна с улыбкой выслушала длинную тираду мужа и лукаво сказала:

– Конечно, ты прав, дорогой. Однако Геннадий Иванович показывает решительно обратный пример: нынешняя работа не только не меняет его, но наоборот – укрепляет в прежнем состоянии.

– Эт-то верно, – по-прежнему задумчиво сказал Муравьев, возвращая бумагу жене. – Пожалуй, надо будет направить Николая Христофоровича в Петербург: пусть сам доложит государю и Амурскому комитету о своих изысканиях. Нессельроде не посмеет его шугать, как Невельского: Ахте работал по его инструкциям. А от государя, глядишь, и награду получит – в чине повышение, а может, и орден. Да и от тебя, – Николай Николаевич искоса взглянул на Катрин, – отставить не помешает.

– Что?! – изумилась Екатерина Николаевна. – Ты ревнуешь?!

– А чего он к тебе глаза приклеил – оторваться не может? Я еще по его первому визиту заметил…

– А разве плохо, что твоя жена нравится видным мужчинам?

– Хорошо, когда это не выходит за рамки приличий, – сварливо отозвался муж. Однако под пристальным взглядом Катрин не выдержал выбранного тона и рассмеялся. Катрин вскочила, подбежала к нему и, как девчонка, повисла на его шее, целуя куда попало – в губы, пушистые усы, бакенбарды. Он обхватил ее двумя руками, прижал к себе, и несколько мгновений они стояли так, ощущая себя как одно целое. Потом он откинул голову, заглянул в ее блестящие от переполнявшей любви зеленовато-карие глаза и спросил: – А меня работа сильно меняет?

Катрин мягко высвободилась из объятий мужа и вернулась к столу.

– Что, все так плохо? – Николай Николаевич тревожно склонился над ней.

– Хорошего мало, – вздохнув, сказала Екатерина Николаевна. – Ты стал более нетерпим к возражениям, все чаще веришь слухам и даже сплетням и в результате отталкиваешь от себя верных людей… – Она сидела, глядя в стол, и не видела, как лицо мужа покрылось красными пятнами, а на лбу и щеках выступил пот, но все-таки что-то почувствовала и замолчала. Он резко выпрямился и отошел к окну, став к ней спиной.

– Продолжай, – сказал глухо, не оборачиваясь.

– Ты не сердись, Николя, и не обижайся. Кто тебе еще об этом скажет, если не я? Я тебя очень люблю и поэтому должна говорить правду. Могу продолжить, однако и сказанного достаточно. В тебе много хорошего, но власть, тем более такая, как у тебя – почти неограниченная, – быстро меняет человека и не в лучшую сторону, а я не хочу, чтобы мой любимый превращался в дракона.

– В какого еще дракона? – сквозь зубы спросил Николай Николаевич.

– Есть такая восточная сказка. Там человек, даже полный самых добрых намерений, получив власть, незаметно превращается в злобного дракона.

– Неужели я становлюсь драконом? – Муравьев повернулся к жене. Катрин взглянула и поразилась.

Фигура его на фоне солнечного окна показалась черной, но четко обрисовалась светом, как будто сама его излучала. Черный ангел, подумала она, восставший, но не падший. Падший становится демоном зла, а восставший хочет творить добро и творит так, как его понимает. Правда, где-то она читала, что, желая большого добра, можно совершить большое зло, если выбрать неверный путь, но откуда ей знать, какой путь верный, а какой – нет. Главное – не дать ему превратиться в дракона, или – падшего ангела.