За золотым призраком - Владимир Иванович Буртовой
В то утро я едва успел пробраться домой, как через полчаса принесли еле живого Вальтера и привели под руки почти помешанную рассудком маму… С этими же соседями пришла русская женщина-санитарка. Как сейчас вижу ее восточные раскосые глаза, смуглое лицо, свежие ссадины на лбу, исцарапанные руки, а в пальцах белые-белые бинты… Вальтера какой-то пожилой солдат оторвал от верхних поручней вагона – вцепился мертвой хваткой, а когда его отрывали, он вырывался, кричал и бил ногами по воде. А куда бежать, если вода была, как вспоминала матушка, ей уже выше пояса…
Марта так и не поправилась после того страшного нервного потрясения и купели в холодной воде. У нее открылось воспаление легких, лечить было негде – все больницы разбиты, лекарств почти никаких, и через три месяца ее похоронили. Когда сердобольные соседи изготовили простенький деревянный памятник, кинулись искать подходящий портрет Марты. Карл вынул из альбома самую дорогую из фотографий – они снялись всей семьей, на фоне зеленого парка. Марта так и осталась перед грядущими поколениями – со счастливой улыбкой, правда, с несколько загадочной печалью в глазах, и голова ее чуть наклонена влево, где рядом с ней, ближе к сердцу, прижимался младшенький, любимый сынок…
Вальтера кое-как выходили и подняли на ноги, но всякий раз при одном только упоминании о берлинском метро…
После раздела Германии и Берлина, их дом оказался в Западном секторе, и Отто, под чужой фамилией вернувшись в Берлин, сдал дом в долгосрочную аренду с переводом платы на свой счет в Виндхуке, забрал детей с собой. Перед отъездом побывали на могиле Марты, оставили денег кладбищенскому служителю, чтобы в день ее памяти не забывал положить на могилу белых роз, любимых ее цветов, и, как думалось, навсегда оставили родину. Но не выдерживал Отто и регулярно через каждые три года посещал Берлин, в пятидесятом году поставил красивый мраморный памятник с маленьким, из бронзы бюстом… И снова тоскует сердце, тянет побывать около Марты, вспомнить безоблачные радостные годы молодости, посетовать на уходящие в тоскливом одиночестве дни, когда сама жизнь пошла уже под необратимый уклон… И сколько осталось у него этих дней, встретит ли он еще такое же, нет, не такое, такого быть уже не может, но просто житейское счастье без нее, без любимой Марты…
– Обязательно поедем к маме. Только без Вальтера, – неожиданно поддакнул рядом Карл.
Отто вздрогнул – оказывается, он размышлял вслух, сам того не замечая. Провел ладонью по лицу, посмотрел в скверик около дома, согласился с предложением старшего сына.
– Да-да, без Вальтера. Вижу, ему надо успокоиться, да и вообще он кабинетный работник… Ну что же, пусть идет в науку. Стране потребуются свои новые доктора, адвокаты, юристы…
– Новые изобретатели Рауффы[5], – криво усмехнулся Карл и сам себе же пояснил эту кощунственную, казалось бы, мысль: – Похоже, нам и в этой стране без них не обойтись. В Юго-Западной Африке уже сейчас на одного белого приходится восемь чернокожих из племен банту, бушменов и готтентотов.
– Надеюсь, в скором времени мы избавимся от опеки англосаксов. На этой земле будут жить только немцы! Долой черномазых и желтолицых, им место только за колючей проволокой в резервациях! Великой Германии нужны богатые колонии, и мы завоюем их. Алмазы, ванадий, цинк, свинец, серебро и все остальное, что сейчас гребут себе англичане и наглеющие день ото дня американцы, пойдет в казну Германии! – Отто возмущенно хлопнул себя по щеке. – С ума сойти можно от злости – за один только год Лондон вывозит алмазов на два десятка миллионов фунтов стерлингов! Да на эти средства здесь можно содержать такую армию, что нигеры из-под земли носа высунуть не посмеют, не то чтобы за оружие браться и стрелять из-за угла. Южно– Африканский Союз в лучшем случае может быть нашим партнером в войнах с нигерами. Ничего-о, – и он невесть кому погрозил кулаком, – мы еще вам не один Дюнкерк, не одни Арденны устроим. Или то и другое вместе! Но для этого нужно золото, Карл, много золота! Все боссы партии сейчас озабочены добыванием денег. Будут деньги, будут новые солдаты, будет оружие и будут над этой землей развиваться знамена нового великого рейха! А ведь здесь лежат кости наших предков – первых колонистов! – От высоких слов Отто неожиданно даже для Карла перешел на личные заботы и помыслы: – А теперь мне, и весьма срочно, нужны наличные деньги. Не один и не два миллиона! Нужны для реконструкции завода, для новых рудников и для большой карьеры. В политической борьбе, Карл, как в яме с тигром – кто с кого первым спустит шкуру! – Неожиданно Отто, стукнув правым кулаком в левую ладонь, откинул красивую голову, раскатисто и беззаботно рассмеялся, впервые с раннего утра, когда сам в образе тигра примчался в Виндхук с завода в Цамебе. Карл вскинул на отца вытаращенные глаза – с чего бы это веселье?
– Та-ак, – задумчиво протянул Карл и поскреб подбородок. – Я понял тебя – мы отправляемся на добычу золота или алмазов… Тогда почему в Порт-Элизабет, а не на поиски копий царя Соломона? Не на пустом же месте родились легенды об этих несметных кладовых драгоценного камня?! Вон сколько шахт понарыли во владениях не менее знаменитой царицы Савской! Или тебе известно место потайное, где лежит… – и не договорил, умолк, увидев, как насторожился отец, словно прислушиваясь к чему-то недоброму.
Отто действительно вдруг резко обернулся, словно бы кожей затылка почувствовал на себе враждебный подстерегающий взгляд – так бывалый солдат чувствует, когда его берет на мушку вражеский снайпер! Через открытое окно увидел все тех же садовника и дворника. Офенман возился у квадратной клумбы, а Вилли Тюрмахер волочил за собой эмалированное ведро, неспешно направляясь с ним в сторону контейнера для мусора за оградой садика.
– Про сокровища, Карл, никому ни слова, даже Вальтеру. Пусть все думают, что у нас обычная прогулка… Хочу надеяться, что хорошее морское путешествие в дамском обществе будет ему на пользу, укрепит нервы, отвлечет от мыслей об этой смазливой индуске.
– Если так, пойду собираться. Надо, чтобы Эльза приготовила пару приличных дорожных костюмов. – И Карл, все еще о чем-то раздумывая про себя – губы у него медленно шевелились,
