Двойник с того света - Иван Иванович Любенко
Квартирант промолчал. Дождавшись, когда стихнут её шаги на лестнице, он взял книгу о судьбе светлейшего князя.
«Заканчивается второй день моего пребывания в Ораниенбауме, а дворец Меншикова я так и не видел, – с сожалением подумал он, и мысли снова вернулись к сегодняшнему неприятному событию на даче. – Восковая голова Папасова, присланная по почте, – остроумный поступок. И к тому же безопасный. Даже если найдут злоумышленника и он во всём сознается, то что ему вменить? Ни одна статья Уложения о наказаниях не подходит. Скажет, мол, решил подурачиться. И не подкопаешься. Ясно, что враг Папасова далеко не дурак. Но долго ли он будет балансировать на грани закона? И что ещё предпримет?»
Открыв нужную страницу, Ардашев снова вернулся в допросную камеру Доимочной канцелярии:
«Капитан глядел в пол и молчал. Потом поднял глаза на Некрячева и осведомился:
– Что вы хотите от меня услышать? Спрашивайте, ничего не утаю.
– Где трость?
– Простите, что?
– Трость.
– Какая?
– Ты, капитан, дурачка из себя не строй! И не выводи меня! – вскочив, закричал статский советник, потрясая кулаками. – Я сейчас из тебя всю дурь выбью! Мне такие полномочия самим Верховным тайным советом дадены, что ты и представить себе не можешь… Кликну гвардейцев, вмиг всё вспомнишь! На дыбу захотел, сукин сын?
– Да за что же вы так со мной? За какую-то трость?
Чиновник обошёл стол и, заглядывая в глаза капитану, выговорил:
– А трость была непростая. Царь Пётр подарил её Меншикову за храбрость в Полтавской битве. Её набалдашник был усыпан бриллиантами, а верх украшен крупным изумрудом. Где трость, Пырьев?
– Я даже не видел её. Вот вам крест. – Офицер трижды осенил себя крестным знамением и сказал: – Да, Александр Данилович действительно был с тростью. Но откуда я мог знать, что её набалдашник такой дорогой? Он же всегда рукой был закрыт. А рука в перчатке. Как увидеть?
– А клинья золотые тоже не видел? Они в трёх местах вставлены по всей длине.
– Нет, не заметил я ничего такого.
– Ну а потом, когда ты вещи его описывал, куда трость делась?
– Не знаю. Никакой трости я не изымал.
– Как же так? Неужто в голове у тебя не промелькнуло: всё время светлейший с тростью ходил, а теперь без неё, куда же он её спрятал?
– Не до трости было. Других забот хватало. Солдаты болели. Один умер в дороге. Проезжали мимо деревни. Зашли в избу переночевать, а там оспа у всех. Да и супружница Меншикова расхворалась. Носились с ней, не знали, что делать. Ни лекаря, ни знахаря. Горе одно вокруг.
– Супружница, говоришь, – усевшись на место и глядя в стол, задумчиво проронил статский советник. – Так-так…»
Ардашев заснул. Пригрезился Папасов, но без собственной головы. Он держал её в руках и разговаривал с Климом. Вернее, говорила голова. Студент дрожал от страха и не мог понять, куда смотреть, то ли на то место, где она должна была находиться, то ли туда, где она была на самом деле – у пояса фабриканта. Потом появилась Ксения. Она обошла вокруг отца и, поняв, что произошло непоправимое, упала на колени и стала выть от горя, как воет в полнолуние волчица: ву-у, ву-у, ву-у…
Клим открыл глаза. Но вой продолжался. Только он шёл не с улицы, а откуда-то снизу. Да, это был человеческий голос, не волчий, – страшный, отчаянный, предсмертный. Он поднялся и прошлёпал босыми ногами к трубе, шедшей снизу на крышу через мансарду. Звук доносился оттуда. Тогда он взял со стола кружку и, приставив её к кирпичной кладке дымохода, приложил ухо к донышку. Теперь завывание слышалось отчётливо. «Вероятно, что-то случилось с хозяйкой. Возможно, умирает», – подумал он. Но вдруг послышался голос Прасковьи Никаноровны, но не очень разборчиво. Можно было понять лишь отдельные слова: «Перестань выть… Разбудишь… опять накажу… ещё два дня без еды… сдохнешь».
Сон пропал, точно и не было. «Так-так, прежде всего надобно успокоиться и трезво оценить обстановку, – подумал Клим. – Все ошибки совершаются в первые секунды волнительной ситуации. Лучше ничего не делать, чем в спешке наломать дров, а потом исправлять случившееся. Сейчас и покурить не грех. Это позволит успокоиться и выбрать правильное решение». Он задымил папиросой и принялся размышлять: «Безусловно, эта старая калоша держит взаперти узницу, которая вот-вот отправится в мир иной. Кто она? И почему её прячут? Спрашивать Телешову об этом нельзя. Правду всё равно не скажет, а с затворницей может расправиться. Неплохо бы понять, где находится пленница. Теперь ясно, почему в доме нет других дачников, кроме меня. Хозяйка боится, что кто-то услышит голос несчастной. Итак, окна фасада, торца и боковых стен дома никогда не закрываются ставнями. В этом нет надобности, поскольку двор обнесён забором. А вот три полуподвальных оконца с боковой стороны дома почему-то забиты досками,
