Исполняющий обязанности - Евгений Васильевич Шалашов
— Ффы далжны уфажать наш традиций, — гнул свое пограничник.
Я хотел сказать о том, что если традиция имеет от роду не больше месяца (в прошлый раз ничего подобного здесь не было!, то это не традиция, а самодурство, но сказал дипломатично:
— Я безмерно уважаю традиции Латышской республики…
— Латвийской республики, — поправил меня один из пограничников. Причем, сказал без акцента.
— Тем более — Латвийской республики, — не стал я спорить. — Так вот, если вы чтите собственные традиции, то просто обязаны уважать и обычаи других, тем более, если эти обычаи уже превратились в правовую норму. Но я не вижу, чтобы граждане республики уважали международное право. В данный момент это купе имеет статус экстерриториальности, а если вы меня попытаетесь выставить, то это равносильно нападению Латвии на РСФСР.
Латыш, говоривший по-русски без акцента остался меня охранять, а двое других ушли. Видимо, совещаться с начальством.
— Вам что, господин посол, сложно оторвать задницу и выйти на перрон? — спросил пограничник.
Слово посол было произнесено с иронией. Не иначе русский. Вступать в разговор с бывшим соотечественником, перешедшим на службу другого государства мне не хотелось, а тот продолжал гнуть свою линию.
— Латыши — ребята упертые. Если им дали приказ, то все пассажиры обязаны выйти. Сейчас придут, вас отсюда вынесут и плевать им на международное право. Думаете, Советы из-за этого нам войну объявят? Станете кричать о дипломатической неприкосновенности? Да вы здесь этим лишь насмешите, не более.
Эх, не хотел я разговаривать с перебежчиком, а придется. Войну из-за этого не объявят, но дело в другом.
— Если меня попытаются вытащить силой, я буду стрелять, — улыбнулся я. — И мне плевать, что вас больше и вы меня убьете.
Пограничник не испугался. Или не поверил в серьезность моих намерений.
— И зачем вам это?
— А затем, чтобы впредь (хотел сказать — ваши хозяева, но не стал, я же теперь дипломат!) государственные органы Латвии знали, что с советскими дипломатами шутки плохи, — пояснил я. — Не хочу создавать прецедент. А меня убьют, еще одного убьют, третьего, даже четвертого — Совнарком стерпит, а вот дальше, точно будет война. Вы не частные лица, а государственные служащие. Получается, Латвия убивает советских дипломатов?
— И где ваше оружие? И с чего вдруг дипломаты — тем более, посланники России, оружие стали носить?
Оружие у меня в кобуре скрытого ношения, под мышкой. Но я сказал так:
— Оружие достают лишь тогда, когда есть необходимость его применить. Это первое. Второе: у меня с собой имеются важные документы, поэтому, я еще и выступаю в роли дипкурьера, а дипкурьерам, как вам известно, оружие полагается.
Пограничник задумался, потом кивнул. Чувствуется, он с такими вещами знаком хорошо.
Парень, скорее всего, из Корпуса пограничной стражи империи. И вряд ли он был нижним чином. А судя по манерам — даже не вахмистром, а офицером. Этакий поручик Данович, перешедший на службу к латышам, да еще и изрядно потерявший в должности.
Не выдержав, я все-таки поинтересовался:
— Начальник кордона?
Латышский пограничник дернул щекой, потом горделиво сказал:
— Поднимайте выше — бригады. Подполковник Яковлев. Теперь, соответственно, Яковлевс, контролер второй смены.
Олатышили бывшего командира бригады. Как в анекдоте времен распада СССР. Шарикас! Гавс-гавс!
Не стал задавать нелепых вопросов — мол, как же вы докатились до жизни такой. Что ж, его выбор. Латвия пока использует русских специалистов, включая и военных, и полицейских, и пограничников, потому что своих не хватает. Но пройдет годик-другой, как всех русских начнут вышибать со своих постов, пусть даже они и незначительные. А то, что из Яковлева стал Яковлевсом, никого не волнует. А вот Артузову следует сообщить, что на пограничном пункте имеется бывший офицер Корпуса пограничной стражи. Авось, пригодится. Мне бы этот экс-полковник тоже сгодился, но сейчас не время им заниматься. Или успею вербануть?
Нет, не успел. Из глубины вагона послышался какой-то приказ, а Яковлевс, не сказав ни слова ушел.
Глава 7
Трамповладелец
Трудная судьба у дипломата. Мало того, что приходится самому фильтровать базар, виноват, следить за тем, чтобы не сказать ничего лишнего, а в этом случае лучше говорить как можно меньше и такими обтекаемыми фразами, к которым невозможно придраться, так еще и переживать, чтобы твои слова не исказили газетчики. А эти, «акуленыши пера», не просто исказят, а переврут твои высказывания, чтобы в завтрашней газете они прозвучали похлеще и привлекли покупателя. Газета тоже товар и его следует продать. А уж сказал ли посол так, или этак, кого волнует? А подавать на журналистов в суд бесполезно. Стенограммы никто не ведет, скажут — мол, так услышали.
Удивительно, но мой приезд в республику Франция стал крупным информационным поводом. Как только я сошел с поезда и вручил носильщику два своих чемодана (а был бы простым торгпредом, так сам бы отнес!), оставив при себе третий, с документами, вроде наших атташе-кейсов (конфисковал у Артура, у того чемоданчик без дела лежал), как был атакован репортерами и фотографами. Первые пытались задавать вопросы, а вторые совали мне в морду свои допотопные камеры и слепили в глаза магнием.
У меня было дикое желание разбить фотокамеру о голову какого-нибудь борзого репортеришки, но пришлось себя сдерживать,улыбаться и делать вид, что тебе приятно. По судам меня за разбитую камеру не затаскают (дипломатический иммунитет!), но кормиться писучая братия этим случаем будет долго.
Но все равно, сволочи, нашли-таки пару фраз, которые интерпретировали так, как им хотелось.
И вот, только-только начав карьеру политического представителя Советской России в Париже, не успев еще вручить президенту верительные грамоты, я уже был вызван на ковер на набережную д' Орсе, под пресветлые очи секретаря Бертело. И, неважно, что око всего одно.
Вечный секретарь министерства иностранных дел Франции смотрел на меня не грозно, а чуть насмешливо.
— Вызов совершенно формальный господин посол, — успокоил меня секретарь. — Но президент хотел знать — что за инструкции дало вам правительство Советской России? Соответствует ли ваше высказывание тому, что написано в газетах?
А в газетах было написано, что советский посол привез во Францию чемоданы инструкций, по которым он будет осуществлять революцию. И в доказательство приводился снимок «атташе-кейса» в моих руках. Убойное доказательство!
— Разумеется нет, — вздохнул я. — На вопрос газетчиков — имею ли я инструкции Ленина с Троцким по подготовке революции, я ответил, что Франция не нуждается в инструкциях, потому что она сама является учителем Советской России. В Советской России чтят ваших революционеров. У нас именем Марата улицы называют и корабли. Вероятно, репортеры уже не помнят о штурме Бастилии.
— О штурме Бастилии они вспоминают, когда об этом нужно сделать очередную сенсацию. Например, что в Бастилии содержалась та самая Железная маска, посаженная туда еще при Людовике четырнадцатом и дожившая до революции.
Эх, почему «Боспор Киммерийский» до сих не написал до сих пор про штурм Бастилии? Скажем, про то, что тюрьма не была разобрана восставшим народом и не была продана хитромудрому подрядчику, а на самом-то деле была уничтожена бомбой, скинутой с воздушного шара. Братья Монгольфье специально его создали, чтобы нанести удар сверху.
— Собственно говоря, нечто подобное я и полагал, — кивнул секретарь. — Мсье Кустов благоразумный человек, поэтому вести коммунистическую пропаганду на территории Франции он не станет. Но господин президент слишком верит газетным статьям, хотя он прекрасно знает, как их пишут. Успокою мсье Мильерана.
Какая революция может быть во Франции? Да французы уже утратили всю свою пассионарность, превратившись в нацию буржуа. Сказать секретарю об этом? А почему бы нет?
— Можете передать президенту — полпред Советской России твердо уверен, что в ближайшие сто лет никаких революций во Франции точно не будет. Официальных заявлений я по этому поводу делать не стану, но на мое чутье можете положиться.
— Приятно слышать такое от коммуниста, — хмыкнул Бертело. — Обычно мне приносят переводы статей из советских газет, где ратуют о мировой революции. Ваши слова — бальзам на душу.
— Но ведь я же вам дал прогноз только на сто лет, а что будет дальше? Возможно, лет через двести Франция превратится в социалистическую республику. А там, глядишь, все государства исчезнут, и мы станем единым коммунистическим общежитием.
— Если что-то случится через двести лет, то это не страшно. Мои потомки, к тому времени, переберутся куда-нибудь в Алжир.
Я про себя подумал, что потомкам Бертело чревато
