Собиратель реликвий - Кристофер Тэйлор Бакли
— Да там едва можно разглядеть, что это мы с Цельтисом, — сказал Дюрер.
Он наверняка бросил эту реплику, чтобы поддержать разговор о себе самом. Дисмас улыбнулся и подумал: «Ладно, Нарс. Давай еще немного поговорим про тебя».
— Ну а в «Поклонении волхвов»? Ты же вывел себя в образе волхва! А в «Празднике четок» над заалтарной полкой в венецианской церкви Святого Варфоломея? Стоишь, голубчик, у всех на виду с бумажкой в руках, на которой по-латински изложена похвальба, что, мол, написал картину всего за пять месяцев. Хотя сам прекрасно знаешь, что за семь. Всякий стыд потерял. Каждый твой Христос все больше и больше походит на тебя самого! — Дисмас накинул плащ. — Хватит. Фуггер твой и так уже красавец, любо-дорого посмотреть. Заплатит двойную цену, не сомневайся. Пойдем выпьем. А потом заглянем в «Сады Эдема». У меня женщины не было с тех пор, как Карл Великий сидел на троне.
— Я бы на твоем месте поостерегся. Я недавно рисовал одного человека с французской язвой… — Дюрер передернулся. — Мерзкая штука. Да и вообще… То чума, то французка… Ох, несдобровать нам!
Чума приходила в Нюрнберг регулярно. У Дисмаса она отняла жену и детей, у Дюрера — мать, с которой они души друг в друге не чаяли. Чумы Нарс боялся до судорог и при слухах об очередной вспышке бежал через Альпы в Италию. Впрочем, не только поэтому. В Италии он еще и учился. Дисмас советовал ему не корить себя за смерть матери. Ведь не потащил бы он старушку через Альпы? И все-таки…
— В приличных борделях за этим следят, — заметил Дисмас.
— На-ка, посмотри. — Дюрер подошел к комоду, вытащил стопку толстых листов и передал Дисмасу.
— Черт, — поморщился тот.
— Все еще собираешься в «Сады Эдема»? Я рисовал с натуры. Но близко не подходил.
Дисмас не без доли злорадства увидел, что на гравюре «Сифилитик» изображен ландскнехт, расфуфыренный, как обычно. Болезнь была в поздней стадии. Сочащиеся гноем мерзкие язвы покрывали лицо, руки и икры. Один зажиточный женевец, пораженный той же заразой, на коленях умолял Дисмаса добыть мощи праведного Иова, которого христианство определило покровителем сифилитиков. Также считалось, что помогает риза Богородицы.
— Я бы его пожалел, не будь он ландскнехтом, — сказал Дисмас, возвращая гравюру.
Дюрер поглядел на свою работу:
— Даже в этом плачевном состоянии он оставался спесивым говнюком. — Он спрятал листок и спросил тоном заговорщика: — А знаешь, у кого еще французка?
— У папы?
— Нет. У папы — поганый свищ. Нет нужды рассказывать, как он его заработал.
Дисмас скорчил рожу:
— И знать не хочу. А тебе-то откуда известно?
— Мне Рафаэль рассказал.
— Кто?
— Дис, твое невежество поистине не имеет равных. Рафаэль, живописец.
— Один из твоих итальянских дружков, что ли?
— А французка — у императора. И он от нее помирает.
— Это всем известно, — сказал Дисмас. — А последнюю новость слыхал? Он поехал в монастырь в Фюссене. Говорят, в ужасном виде, весь рот в язвах. Но черпал своей кружкой из общей чаши со всеми монахами, а им приходилось тоже черпать оттуда. Вот повезло-то, да? Ну, Максимилиан свое заслужил. Он развратник хуже Тиберия.
— Нельзя ли чуть попочтительнее? Он все-таки мой покровитель.
— Тогда найди себе другого покровителя. У меня вот, например, нет покровителей в гнойных язвах. — Дисмас вздохнул. — Мне что-то расхотелось в «Сады Эдема». А после нашего разговора, наверное, больше никогда не захочется. Но выпить надо по-всякому. Пошли.
Дюрер жил в Тиргартнертере, у подножия замка. Как обычно, приятели пошли в «Жирного герцога» и сели в углу, где потише.
Дюрер хандрил. Дисмас пил пиво, Дюрер — бренди, одну кружку за другой.
Вдруг он сказал:
— Если император действительно помирает, то мне нужен новый покровитель.
— Вечно ты переживаешь из-за денег. Ох, ради всего святого, ведь ты — Альбрехт Дюрер. С голоду не помрешь.
— А ты знаешь, сколько ртов я кормлю? Детей нет, но есть братец Ганс с семейством. И все как один прожорливы. И родственники Агнессы. И прислуга. И подмастерья. И покупка материалов. Поверь, я очень завишу от Максимилиановой пенсии. И от этих рук. — Он вытянул перед собой руки, словно для осмотра. — Все время немеют. А глаза? Что будет, когда я ослепну, а?
— В таком случае, может, тебе все же следует приукрасить портрет Фуггера? Я готов попозировать.
— А какое жалованье платят придворному живописцу? Ну, этому халтурщику Кранаху?
— Фридрих со мной это не обсуждает. Да и что тебе Кранах, Нарс?
— Говорят, он получает двести гульденов в год. Двести! Я за Агнессой столько приданого взял.
— Вряд ли ему столько платят. Но живет он недурственно, это да. Вдобавок, столуясь у Фридриха, голодным не останешься.
— Мне бы так. И это какой-то Кранах! Нет в этой жизни справедливости. Вот и приходится уповать на следующую.
— Слушай, сходил бы ты к мастеру Бернгардту.
— Этот банкир твой, что ли?
— Он гений. Дай ему гульден, он превратит его в дукат, а дукат — в алмаз. Благодаря ему мое состояние выросло в четыре раза.
Дюрер пожал плечами:
— Я поговорю с Агнессой. Деньгами занимается она. Теми, что остались.
— М-да, разговоры у нас — лучше некуда, — вздохнул Дисмас. — Сифилис, папские свищи, полудохлый развратник-император, а теперь вот нищета и голодная смерть. О чем бы нам еще поговорить? О казнях? Поехали со мной в Майнц, а? Там у них каждый день кого-то жгут.
В конце концов Дисмас сумел заставить Дюрера улыбнуться, рассказав, как огорчился Альбрехт, когда выяснилось, что Дисмас не купил ему поддельный байдак святого Петра.
— Но больше всего он хочет плащаницу.
— Плащаницу? Я сварганю ему плащаницу! — От выпитого язык Дюрера начинал понемногу заплетаться. — Такую плащаницу… такую прекрасную плащаницу, что Иисус захочет вернуться с небес и снова в нее замотаться.
— Не говори так, Нарс.
Дюрер грохнул кружкой о стол:
— Эй, Магнус! Шевели своими жирными булками и неси мне еще бренди. И этих твоих конских ссак для моего друга Дисмаса.
— Альбрехту не нужна твоя плащаница, — объяснил Дисмас. — Он хочет ту, что в Шамбери.
Кабатчик Магнус, огромный малый, по счастью терпеливо сносивший шутки в адрес своих тылов, подошел и плеснул бренди в кружку Дюрера.
Тот перегнулся через стол к Дисмасу:
— Знаешь, мы с тобой могли бы недурно подзаработать.
— Мне уже не нравится твоя задумка.
— Все равно слушай. Я делаю плащаницу, а ты продаешь ее своему
