Андрей Воронов-Оренбургский - Андреевский флаг (фрагменты)
– Негоже... Согласен, ан сердцу не прикажешь, Григорий Лексеич. Болит, собака, кровью обливается... Все как-то у нас так, да не так... через хвост, что ли?.. Ладно, прости грешного, распоясался. Жженка язык развязала. Ты вот что, Гриша, – граф тяжело подвинул стул ближе, приобнял плечо будущего зятя, – скажи мне, как отцу, сам-то ты как чувствуешь себя, ситуацию? Сдюжим с Карлой? Только не хитрить! Знаешь – терпеть ненавижу! Отвечай решительно и тотчас, Григорий Лексеич.
У Лунева на душе заскребли кошки. «Архангельск – это ж редкой масти дыра: ветродуй с тоской, да и только! Дикое зверье в избу ночами лезет, как к себе в нору... Лихого люду хватает... Зато народ там становится крепче булата». Да, дорога к горлу Белого моря шла до Архангельска хотя и по торёной земле, но под разбойничий свист, а дале по голым нервам: впереди ледовитая вода и шведский флот. Там Господь заканчивал свой путь, и свои услуги предлагал сатана.
...Григорий хрустнул пальцами и, следуя молчаливому указанию графских глаз, сказал, как было на душе:
– Признаюсь, сердцем не растаял от радости, ваше сиятельство. Только ведь я слуга государев. Не на именины еду. Служба.
– Другого и не думал услышать. Так держать, капитан! – Иван Евсеевич хрипло прокашлялся в горсть. – Ну-т, а как думаешь, сдюжим со шведом?
– А что тут гадать на бобах? Чай не девки на Святки[35]... Обязаны сдюжить. Да, кстати! – Лунев встрепенулся. – Зацепили вы меня за живое, Иван Евсеич. Как есть заинтриговали. Что-то ведь хотели-с... мне передать?
– Ха! Экий ты быстрый, голубчик, готов кота в мешке получить. А ежели за мой «дар» тебе придется в полуношный край отправиться, северное сияние созерцать?
Офицер думал недолго, лишь перекинул ногу.
– А я и без того назавтра в ту глушь еду. Хрен редьки не слаще. Полно томить, ваше сиятельство. Не запирайтесь, сказывайте. Машеньку жажду узреть...
– Отрадно слышать, – сказал полковник одобрительно и с почтением. – Так и должно быть. Щас, погоди чуток. Она, стрекоза, поди ж тоже вся извелась.
Граф, жестко ставя ногу, прошел через залу туда, где в «оружейном углу» вековали ажурные, с латунными орлиными лапами, кованые корзины; прибывавшие на званые обеды и ассамблеи господа оставляли в них, на европейский манер, свои шпаги, сабли и палаши; там же, по соседству, находилось сандаловое трюмо, в один из ящиков которого старик запустил руки и бережно извлек крупный сверток.
Поднявшийся следом Лунев хотел было помочь, но Иван Евсеевич лишь отмахнулся.
– Это тебе, друг мой, лично от его высокопревосходительства графа Ягужинского. Намедни он посетил наши палестины, и вот... велел передать от Адмиралтейской коллегии. Ты, братец, как я понял со слов Павла Ивановича, должен прибыть в распоряжение капитан-командора Иевлева, не так ли?
Лунев искренне изумился.
– Ваше сиятельство с ним знакомы?
– Сие громко сказано. Так, только слыхивал. Он же, как мне известно, немногим старше тебя. Сам понимаешь, вино не моих годов выдержки... Ан видишь, уже каких высот достиг, давай догоняй...
Когда граф развернул сверток, Григория невольно охватил благоговейный трепет. На снежном поле шелковых складок лоснились небесно-голубые, широкие скрещенные полосы священного креста.
– Андреевский флаг![36] – Слова выскочили взволнованно и по-мальчишечьи пылко, раньше, чем Григорий успел прикусить язык.
– Он самый, красавец! Помню, как и ты, день его утверждения. Помню как сейчас радость и гордость в очах государя Петра Алексеича! Славный был день, как и флаг! Ишь ты, как светел и свеж! Прямо Господни молнии на небосводе... на радость России, на устрашение врагу. Так-то, знай наших!
Капитан внимательно посмотрел на графа Панчина. Ритм речи графа, убедительность и весомость фраз – все было как обычно, вот только таящаяся в голосе органная нота да хрипотца... Григорию вдруг стало не по себе: доверие и ответственность, возлагаемые на него, давили и распирали грудь, но в следующий момент по жилам его будто разлили шампанское:
– Что я должен с ним сделать?
– Доставить, голубчик, в Архангельск... в полной сохранности и лично в руки капитан-командору Иевлеву. Там уж, на месте, он сам тебя просветит, что к чему... Ну, вот и все, Гриша. Я свою миссию выполнил. Доложил, передал. Не изволишь ли? За такое-то дело! – Граф щедро наполнил рюмки; в его прищуренных глазах тлели ласковые огоньки удовольствия.
– Хм, изволю! – Григорий куснул ус: «Как тут откажешь?» – Вы и мертвого уговорите, ваше сиятельство.
– Вот и славно, голубчик, – бодро откликнулся граф, а сам подумал: «А то моя-то... грымза-дозор...», и вслух: – А то моя благоверная, милейшая лебедушка Евдокия Васильевна, э-эх!.. За Андреевский флаг! Лети к своей ненаглядной, капитан. И чтоб твои паруса всегда надувались попутным ветром... Драгоценную жемчужину из ларца доверяю тебе. Бела, румяна, кругом без изъяна. Виват!
Глава 4
...Полдень, по-летнему жаркий и белый, ослепил Григория, когда он наконец вырвался из пенат Панчиных.
– Любезный! – сбегая по ступеням, окликнул он застрявшего в зевоте дворецкого. – Не знаешь, где Мария Ивановна? Так видел, нет, болван? На пруду?!
Разбитый «в голландском жанре» парк дыхнул на Григория запахом русских берез, душистых подмосковных лип и свежевскопанной земли. Он пробежал малую дубовую аллейку; свернул на боковую. В его счастливых от волнения глазах шрапнелью дробились и преломлялись солнечные лучи; под ногами лежали тигровые, пятнистые тени разлапистых ветвей и листвы... Где-то у флигеля, за спиной, на салатном лугу протяжно и низко ревела отбившаяся корова; дребезжащий звук ее ботала одиноко грёмкал в ленивой тишине желтоглазого полдня.
– Маша-а! Ма-ша-а-а! Да где ж она?
...Впереди ослепительно блеснул зеленой синевой пруд; у берега показалась рябая скорлупа полузатопленной лодки; кувшинки, молочно-белые лилии и небольшое стадо пятнистых рыже-белых коров, забредших по недогляду пастуха в графский парк...
– Ма-ша-а!
– Гриша! – совсем рядом звонким всплеском откликнулся желанный голос. И вот на палевую аллею, промелькнув за изумрудными стрелами камышей, вынырнула стройная, в розовом платье, барышня. На миг она замерла, как вспугнутая серна; вскинула к груди руки с маленьким белым веером и тут же с радостным восклицанием бросилась к нему.
Она бежала так скоро, что Лунев видел лишь розовый всполох пышного платья да темный глянец туго завитых локонов, взвихренных и скачущих надо лбом.
Он подхватил ее на руки, легко оторвал от земли и закружил в вихре, видя перед собою лишь серый блеск счастливых глаз в тени длинных темных ресниц.
