Даниил Мордовцев - Замурованная царица
— Значит, он тогда еще был только наследником, — заметил старик.
— Вероятно.
— Ну, читай дальше, а я это начертание знаю наизусть: я жрец бога Хормаху.
Младший путник продолжал читать: «…когда он, после своего странствования, прибыл во время полудня и лег, чтобы отдохнуть в тени великого бога. В самую ту минуту, когда солнце стояло в высшей точке своей, он увидел сон, и ему представилось, как будто этот прекрасный бог говорил собственными устами своими, как говорит отец к сыну своему, и сказал он: «Взгляни на меня, смотри на меня, сын мой, Тутмес. Я есть отец твой Хормаху, Хепра, Ра, Тум [9]. Тебе дано будет египетское царство, и ты будешь носить белый венец и красный венец на седалище бога земли Себа, младшего из богов. Твой будет мир в длине своей и в ширине своей, везде, где освещает его блестящий глаз господина всего мира. Полнота и богатство будут у тебя — лучшее земли сей и богатые дани всех народов. Дадутся тебе долгие годы для времени жизни твоей. Лицо мое милостиво к тебе, и сердце мое принадлежит тебе: дам я тебе наилучшее…»
Старый жрец не вытерпел.
— Вот какие наши боги! — воскликнул он. — Они не лгут, это не боги Трои. О великий, прекрасный бог Хормаху! А читай дальше, что бог сказал Тутмесу.
Собеседник его читал: «Засыпан я песком страны, на которой я пребываю. Обещай мне, что ты сделаешь то, что я желаю в моем сердце, тогда я познаю, что ты сын мой, помощник мой. Подойди, да будем мы с тобою в единении». После сего проснулся Тутмес и повторил все эти слова и уразумел смысл слов сего бога и оставил их в сердце, говоря сам себе: «Я вижу, как жители города чествуют храм этого бога жертвоприношениями, не думая освободить от песка произведение царя Хафра (Хефрена), то изображение, которое сделано было богу Тум-Хормаху» [10]. Чтец остановился — дальше доска была засыпана песком.
— Вот! — сказал жрец. — Пока я был в Фивах, опять занесло, и никто не позаботился откопать заносимое песком божество. Я нарочно затем и пришел сюда теперь, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Да, надо велеть снова откопать.
Путники уселись в тени сфинкса. Перед ними, к востоку, высились башни и храмы Мемфиса. Кое-где виднелись группы пальм, между стволов которых просвечивали воды Нила. Вправо и влево — большие и малые пирамиды, пирамиды жен и дочерей фараонов. За ними — бесчисленные ряды гробниц, постоянно заносимых западными песчаными волнами.
— Куда же ты теперь, сын мой? — спросил жрец бога Хормаху. — В Фивы?
— В Фивы, святой отец.
— Что ж, есть там у тебя кто-нибудь? Родные?
— Были и родные, была и семья — отец, жена и дочка по третьему году, да не знаю — живы ли.
VIII. «ПРЕЖДЕ ОСЛЕПИТЬ ЛЬВА…»
В это время из-за пирамиды Хефрена показались две парные колесницы. Они, по-видимому, возвращались из пустыни, из Долины Газелей. На каждой колеснице было по два воина. Они прямо направлялись к великому сфинксу. По одежде можно было заметить, что там были и не воины.
— Это, должно быть, охотники, — сказал, заметив их, старый жрец. — Там много газелей, и эти воины, по примеру покойного царя Тутмеса, — да веселится он вечно в жилище отца своего, бога Хормаху! — вероятно, охотились на этих невинных животных.
Колесницы все приближались. Жрец оттенил рукою глаза, чтобы всмотреться в лица незнакомцев.
— Да это, если глаза меня не обманывают, мои приятели, ближайшие слуги дома царицы Пилока и ливиец Инини, — сказал жрец.
— Как! Пилока и Инини, уроженец Либу? — обрадовался путник, который был в рабстве у царя троянского Приама. — Я их когда-то хорошо знал.
Колесницы приблизились совсем.
— А! Да это святой отец Имери в гостях у своего бога, — сказал один из подъехавших, что был не в одеянии воина, а в остроконечной шапке с длинными воскрилиями и без панциря.
Это был чернокожий ливиец Инини. Тип другого, не воина тоже, был чисто египетский. Воины в шишаках и кожаных панцирях с медными круглыми бляхами тоже изобличали египтян. Остановив лошадей, все четверо сошли с колесниц. Воины остались при конях, а Пилока и Инини подошли к жрецу и его спутнику.
— Вот счастливая встреча, — сказал Пилока, худой и загорелый египтянин лет тридцати пяти. — Недаром нам бог Хормаху помогал и на охоте.
— А что? — спросил жрец.
— Да мы убили отличного, громадного льва и несколько газелей, — отвечал Пилока, пристально, хотя как будто украдкой, всматриваясь в незнакомца во фригийском колпаке.
— Ты не узнаешь меня, Пилока, и ты, Инини? — сказал этот последний.
— Адирома! — воскликнули оба в один голос. — Откуда ты? Из царства мертвых! О боги!
— Да, — улыбнулся тот, кого назвали Адирома, — истинно из царства мертвых.
— Но ведь говорили, что ты утонул в битве при Просописе, вместе с кораблем и всеми воинами, — сказал Пилока.
— Да, сначала погрузился в море, а потом вынырнул, совсем обессиленный; меня подхватили финикияне на свой корабль, — отвечал Адирома.
— А вот я так не узнал тебя, — обратился жрец к Адироме, — стар становлюсь.
— А я сам боялся признаться тебе, святой отец, хотя и узнал сразу, — сказал Адирома, — думал, что я так изменился на чужбине и в рабстве, что меня и родные мои не признают за своего.
Начались расспросы: где он был, что это за Троя такая, далеко ли за великим морем Уат-Ур, какова была его жизнь в рабстве, похожи ли тамошние цари на египетских, какие там боги и храмы, как пала Троя, кто были ее героями и как спасся он сам? На все это ответил им Адирома, хотя сам не успел, да и боялся задать им вопрос — единственный вопрос, который всего труднее сходил с уст. Но он подошел к нему окольным путем.
— А что в Фивах? — спросил он наконец.
— В Фивах, сын мой, новый фараон, Рамзес III, — отвечал жрец.
— Я это слышал в Мемфисе, — сказал Адирома. — А что там мои, жена, дочь, отец? — спросил он нерешительно.
— Отец твой, благодарение богам, здравствует: бодрый старик; а из дочки твоей вышла славная вострушка, любимица богов.
— О, великий Хормаху! — с благодарной мольбой поднял Адирома глаза на сфинкса. — А жена?
— Мудрые боги взяли ее в свои обители, их на то воля была, — отвечал жрец, поднимая глаза к небу. — Решения их — тайна для смертных. Когда в Фивы дошла весть, что ваш корабль погиб при Просописе и все воины с ним, тогда сын мой, жена твоя, убитая горем, поболела душою с год, а потом отошла в область бога Озириса, на запад, за великую реку, и погребена в своем вечном жилище.
Адирома закрыл лицо руками.
— Не скорби, сын мой, не нам судить веления богов, — сказал жрец наставительно, — она была оплакана в продолжение семидесяти дней плача по закону наших богов.
