Эрнест Капандю - Рыцарь Курятника
— А кого граф обвинял? — поинтересовалась Кино.
— Никого. Он не знал, кто поставил его в такое унизительное положение.
— Он дешево отделался — только принял после этого ванну, — сказал аббат де Берни.
— Из крови? — спросила Кино.
— Как из крови? — не поняла Дюмениль.
— Конечно. Это обычно для графа.
— Он принимает ванны из крови?
— Как, вы этого не знаете? Но весь Париж только об этом и говорит.
— Граф де Шароле принимает ванны из человеческой крови?!
— Чтобы поправить свое здоровье! Да, моя милая, ванны из бычьей крови, говорят, хуже, — заметил Таванн.
— И, может быть, не напрасно, — прибавил Ришелье.
— Что же говорят? — спросила Дюмениль.
Креки осмотрелся вокруг, не подслушивает ли какой-нибудь нескромный лакей, потом, понизив голос, сказал:
— Говорят, что эти ванны из крови, которые надо принимать только в последнюю пятницу каждого месяца, состоят из трех четвертей бычьей и одной четверти человеческой крови.
У всех присутствующих это вызвало ужас.
— Говорят, — продолжал маркиз, — что эта человеческая кровь должна быть кровью ребенка, тайно приготовленной заранее.
— Какой ужас! — воскликнула Сале.
— И граф совершает подобную гнусность для поправки своего здоровья! — возмутилась Дюмениль.
— В надежде помолодеть, — сказал герцог Ришелье.
— Если бы король знал это!
— Он не знает — никто не смеет ему сказать.
— О, не будем говорить об этом! — сказала Госсен с выражением глубокого отвращения.
— Да, не будем говорить об этом. Но скажите же мне, мсье де Таванн, почему ваш друг, Рыцарь Курятника, — враг графа де Шароле?
— Почему — не знаю, — отвечал виконт. — Но это легко доказать. Каждый раз в этот последний год, когда граф позволял себе предаться своим свирепым фантазиям, — таким, например, как стрелять в прохожих, вырывать волосы у лакеев, мучить женщин, которых он любил, — на дверях его особняка прибивалась ночью афиша с простыми словами «Шароле подлец» и подписью: «Рыцарь Курятника». Вы догадываетесь, что афиша недолго оставалась на двери. Граф никак не мог застать врасплох виновного, и хоть отдал распоряжение, но…
Жалобный крик, вдруг раздавшийся на улице, остановил рассказ виконта.
— Как будто зовут на помощь! — сказал маркиз де Креки, вставая.
— Да, это стоны, — сказала Камарго.
Она поспешно встала, все гости последовали ее примеру. Князь де Ликсен уже отворил окно.
— Я ничего не вижу! — сказал он.
— Я ничего больше не слышу! — прибавил герцог де Бриссак.
«Бонбоньерка» Камарго находилась на углу улиц Трех павильонов и Жемчужной, а особняк стоял между двором и садом, и часть его выходила на Жемчужную улицу. В этой части и находилась столовая, окна были обращены на улицу.
Снег покрывал мостовую, расстилая свою белую поверхность налево до особняка Субиз и направо до монастыря Синих сестер. Дамы и мужчины столпились у трех окон и с беспокойством смотрели на улицу. Минуту продолжалось глубокое молчание.
— Мы ошиблись, — сказал герцог де Бриссак.
— Однако, я слышал крик, — возразил Таванн.
— И я тоже, — прибавила Камарго, — это был крик испуга, а потом — стоны.
— Ничего больше не слышно… и не видно ничего.
— Шш! — сказала Кино.
Все прислушались.
— Я что-то слышу, — сказала Кино очень тихим голосом.
— Да-да, — подтвердила Сале.
— Это стоны, выдающие страдание, — прибавила Дюмениль. — Я слышу ясно.
— Надо пойти посмотреть, что это такое, — с живостью сказал Таванн.
— Нет! Нет! Останьтесь! — закричала Камарго. — Я пошлю людей, пусть они посветят. Ты идешь, Креки?
— И я пойду с вами, — сказал князь де Ликсен. — Эти господа, пока мы будем искать, останутся у окон и будут сообщать, что они видят.
Все трое поспешно вышли. Женщины остались стоять у окон с герцогом де Ришелье, герцогом де Коссе-Бриссаком и аббатом де Берни.
Красноватый блеск факелов отражался в снегу.
— Ах! — произнесла Сале. — Вот они на улице Королевского парка.
— Они ищут, — сказала Дюмениль.
— Вы слышите стоны? — спросила Камарго.
— Нет.
— Ах! Они возвращаются, — возвестил аббат де Берни.
Действительно, три дворянина, которых впереди и сзади сопровождали лакеи, возвращались к отелю. Они вышли на Жемчужную улицу и прошли под окнами.
— Ничего! — сказал Креки, приподняв голову. — На снегу не видно никаких следов.
Таванн шел впереди. Вдруг он ускорил шаги.
— Идите скорее! — позвал он.
Он дошел до улицы Тампль. Друзья присоединились к нему, подбежали и лакеи. Женщины смотрели с беспокойством.
— Я ничего не вижу, — сказала Камарго.
— И я тоже, — подтвердила Госсен.
— Они остановились напротив особняка Субиз, — сказал аббат де Берни, — и окружили кого-то. Или что-то…
— Они поднимают тело, — сказал герцог де Ришелье.
— Да-да! Ах, они возвращаются!
— Вот бежит Креки!
Все высунулись из окна на улицу.
— Это несчастная женщина, она сильно ранена, — сказал маркиз, — и без чувств.
— Скорее! Скорее несите ее сюда! — распорядилась Камарго.
Все пришло в движение в этом очаровательном особняке.
VIII. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
— Сюда, господа, в эту комнату! — говорила Камарго.
— Тише, князь! Осторожно!
— Вы хорошо ее держите, Таванн?
— Очень хорошо. Позвольте, я понесу ее теперь один — одному пройти легче, к тому же, бедняжка не тяжелая.
Таванн поднялся по лестнице. Он нес на руках бесчувственное тело женщины — маленькой, слабой, тоненькой — в одежде богатой мещанки.
Лицо ее было бледным, губы бесцветными, глаза закрыты, а длинные темно-каштановые волосы падали почти на ступени лестницы. Руки висели безжизненно. Корсаж платья был разорван, и кровь текла из широкой раны в левой стороне груди. Руки, платье, лицо были запачканы кровавыми пятнами. Таванн вошел со своей ношей в будуар, обитый розовым шелком, и положил женщину на диван, который лакей выдвинул на середину комнаты. Дамы окружили диван.
— Ах! Боже мой! — воскликнула Кино, всплеснув руками. — Да это Сабина!
— Вы ее знаете? — спросила Дюмениль с удивлением, отразившимся и на лицах окружающих.
— Как же! Это Сабина, дочь парикмахера Даже.
— Это правда! И я ее узнала! — сказала Камарго.
— Бедняжка, какая ужасная рана!
— Она не приходит в себя!
— Она теряет кровь!
— Ее надо перевязать…
— Надо послать за доктором! Скорее! За доктором!
