Филипп Ванденберг - Проклятый манускрипт
— Вы должны быть моделью для Сесилии! — повторил горбатый художник.
Афра вопросительно посмотрела на аббатису, а та взглянула на своевольного художника из-под полуопущенных век. Она не знала, стоит ли воспринимать его слова всерьез. Наконец аббатиса сказала:
— Афра пока еще не одна из нас. Она даже не послушница, хотя на ней и платье ордена. Поэтому я не могу решать за нее. Она должна ответить сама, будет ли служить тебе и твоему воображению.
— Вы должны сделать это ради святой Сесилии! — вскричал Альто. — Иначе икона никогда не будет окончена! — При этом он схватил Афру за правую руку и начал ее трясти. — Я вас очень прошу, не отказывайтесь! Это не будет вам в убыток. Два гульдена будут ваши. Я жду вас в обеденное время в хранилище за скрипторием. Да пребудет с вами Господь!
И, как благородный аристократ, он отвел правую ногу назад и, поставив ее позади левой, приложил правую руку к сердцу и поклонился Афре, несомненно, Афре, а потом легкими прыжками ускакал по направлению к церкви.
Аббатиса в сопровождении Афры молча продолжила свой путь по крутой лестнице, ведущей к скрипторию. Афра чувствовала себя такой польщенной, как никогда в жизни. Одна мысль о том, что она будет моделью для святой на триптихе, заставляла ее сердце биться сильнее. В ней поднялось не изведанное доселе чувство тщеславия, гордость за свою внешность, которая лучше, чем у других.
У двери в скрипторий аббатиса остановилась и, словно могла читать мысли Афры, произнесла:
— Ты знаешь, дочь моя, что самовлюбленность — тяжкий грех, очень тяжкий, особенно в аббатстве. Тщеславие, франтовство и высокомерие — чуждые понятия в стенах монастыря. Красота проявляется во всех созданиях Творца, и это значит, что все Божьи создания одинаково красивы, даже те, которые поначалу кажутся уродливыми. И если Альто Брабантский считает, что ты прекраснее других, то только потому, что ценит небесные добродетели меньше мирской красоты. Неудивительно, ведь он родом из Антверпена, рассадника безбожия.
Сделав вид, что согласна, Афра кивнула. На самом же деле ей казалось, что аббатиса говорила под влиянием зависти и недоброжелательства.
Мильдред и Филиппа, монахини-писари, даже не подняли глаз, когда аббатиса и Афра вошли в темный скрипторий. Монахини стояли за пультами и были заняты переписыванием каких-то книг. Мильдред была старая и сморщенная, а приземистая Филиппа — раза в два моложе ее. Длинный луч утреннего солнца пронизал комнату, осветив пылинки, летавшие повсюду, словно мухи. Остро пахло гнилым деревом, и от этого запаха у Афры закололо в носу. Потолок скриптория, казалось, вот-вот провалится под тяжестью деревянных балок — так низко он нависал. А стены исчезали за незамысловатыми полками, заполненными, казалось бы, беспорядочно расставленными книгами и пергаментами.
Одна мысль о том, что в этом мрачном окружении ей придется провести всю свою жизнь, заставила Афру содрогнуться. Объяснения обеих монашек звучали словно издалека. Они говорили кратко и на удивление тихо, как будто книги и пергаменты требовали особенно почтительного обращения. Нет, подумала Афра, ты здесь не приживешься. И тут откуда-то зазвучал колокол, призывавший к молитве.
В обеденное время Афра пошла к кладовой, находившейся на верхнем этаже, над сараем между церковью и длинным домом, и служившей для хранения припасов: муки и сушеных фруктов, соли и пряностей; также здесь хранились холсты и глиняная посуда. Художник принес сюда центральную часть иконы и перевернул деревянное корыто, которое должно было служить постаментом для святой Сесилии. Сверху на нем лежал деревянный меч.
Горбун встретил Афру с распростертыми объятиями. Он казался веселым, почти озорным, и воскликнул:
— Вы — моя Сесилия, вы и никто другой! Я уже боялся, что аббатиса вас переубедит и вы откажетесь.
— Вот как вы думали, — раздался сзади ледяной голос, и показалась аббатиса. Афра испугалась внезапного появления не меньше мастера.
— Неужели вы думали, что я оставлю вас тут наедине с девушкой? — в голосе аббатисы послышались язвительные нотки.
— Конечно, именно так я и думал, — рассердился Альто. — И если вы немедленно не исчезнете, то я прекращаю работать, и попробуйте найти кого-нибудь, кто нарисует вам на алтарь Сесилию!
— Безбожный артист, брабантиец, — прошипела аббатиса и в ярости удалилась. При этом она бормотала что-то неразборчивое. И звучало это скорее как проклятие, чем как молитва.
Художник запер за ней двери на засов. Афра почувствовала себя при этом немного неуверенно. Должно быть, Альто заметил ее испуганный взгляд, потому что тут же сказал:
— Вам будет лучше, если я снова открою двери?
— Нет-нет, — солгала Афра. И все же вопрос Альто немного успокоил ее.
Альто Брабантский подал ей руку и повел к огромной, выше человеческого роста, иконе.
— Знаете ли вы историю святой Сесилии? — поинтересовался художник.
— Я знаю только ее имя, — ответила Афра, — не более того. Альто указал на большое светлое пятно в центре иконы:
— Сесилия была прекрасной юной римлянкой, отец которой — вон тот, слева на иконе — хотел выдать свою дочь замуж за Валериануса — он стоит на переднем плане. Но Сесилия уже решила принять христианство, а Валерианус был приверженцем римского многобожия. Поэтому она отказалась взять его в мужья, пока он не примет крещение. Вон тот человек на заднем плане иконы — римский епископ Урбан. Ему удалось обратить Валериануса в истинную веру. Это сильно разозлило римского префекта Альмахиуса. Его портрет ты видишь на левой створке алтаря. Альмахиус велел обезглавить Сесилию. Говорят, что палачу — на правой створке алтаря — все же не удалось отделить ее голову от тела. Через три дня Сесилия умерла, и ее, одетую в шитое золотом платье, положили в кипарисовый гроб и похоронили в подземелье. Когда Папа спустя столетия велел открыть ее гроб, там обнаружили Сесилию, в прозрачном платье, прекрасную, как при жизни.
— Какая трогательная история, — задумчиво заметила Афра. — Вы в нее верите?
— Нет, конечно! — с ухмылкой ответил Альто. — Но для художника вера — это прекрасная радуга между небом и землей. А теперь возьмите это платье и наденьте его!
Глаза Афры расширились от удивления. Художник держал в руках шитое золотом платье тончайшей работы. Еще никогда не доводилось ей видеть такой дорогой наряд так близко.
— Только не стесняйтесь, — настаивал художник. — Увидите, оно как будто создано для вас.
Чем пристальнее девушка рассматривала расшитое золотом платье, тем больше сомневалась, что наденет его. Не то чтобы она стеснялась Альто Брабантского. Афра чувствовала себя маленькой и незначительной, недостойной такого роскошного платья.
