Павел Комарницкий - Мария, княгиня Ростовская
Мария повернулась к нему лицом, схватила мужнину руку, прижала к своему сердцу.
— Не сяду, Василько. Прости дуру. Простишь?
— Уже, — улыбнулся Василько, лаская её грудь.
— Спасибо тебе, муж мой, — тихо, серьёзно ответила Мария.
— Ну я же обещал тебе тогда, помнишь? — Василько улыбнулся шире. — Та боль была последняя, что я тебе причинил, Мариша.
Его лицо уже было близко, близко. Настойчивые губы нашли губы Марии…
— Однако не думаешь ли ты, что сей проступок твой останется и вовсе безнаказанным? — спросил вдруг Василько, блестя глазами. — А ну-ка, ступай в опочивальню…
— …Деревенские мужики бают, хлеба нынче уродились хороши, — девушка-служанка, по имени Малуша, прибиралась в княжьих покоях, заодно развлекая свою хозяйку весёлой болтовнёй. — И рыбы нынче страсть! А завтра парни вот за водяным орехом поедут, уж челны готовы…
— Что такое водяной орех? — спросила Мария, откладывая шитьё. Она вышивала мужу праздничную шёлковую рубашку. А то всё книги да свитки, неудобно перед мужем и людьми…
— Водяной орех-то? Ну, он такой рогатый, и растёт под водой, на озере… Вот с челнов его и берут.
— Вкусный?
— Да ничего, если пожарить, — девушка рассмеялась. — Токмо он рогатый, как чёрт. Его колотушкой разбивают, ядро вылущивают… А в Чернигове водяного ореха нету?
— Нет, Малуша, — улыбнулась Мария. — Зато там знаешь какие груши!
В раскрытые настежь окна, а где и с выставленными свинцовыми рамами, вливался зной. Лето уже перевалило за середину. Первое ростовское лето.
Этим летом на юную княгиню свалилось множество забот, о которых раньше Мария слышала вполуха, особо не вникая. Отсутствие свекрови и свёкра делало её полновластной хозяйкой, но Мария и не подозревала, как это тяжко — единолично вести такое огромное хозяйство. Разумеется, были у неё и помощники, хотя бы те же бояре, дворня опять же, мамки-няньки, да и старая ключница Пелагея чего стоила! И вероятно, позволь Мария, её тут же окружили бы заботой, запеленали и забаюкали, превратив в беспомощную куклу, постельную отраду для мужа. Нет уж! Не игрушкой будет она, а хозяйкой в доме, верной сподвижницей, опорой и подмогой мужу своему.
От множества забот Мария похудела, загорела, и только глаза её, казавшиеся теперь просто огромными на похудевшем лице, блестели по-прежнему девчоночьим блеском. Князь Василько, впрочем, тоже заметно отощал от непрестанных забот, и виделись они теперь всё больше ближе к ночи.
— Страшная я стала, Василько? — спрашивала она мужа, когда вечером они ложились в опочивальне.
— Ты самая красивая у меня! — князь целовал её глаза и губы.
— Да уж… Скажи, я сильно похудела, да?
— Где? — изумлялся Василько. — Как ты могла, без моего дозволения? А ну, показывай, где похудела-то?..
«Здравствуй, любимая сестрица моя, Феодулия. Пишу тебе письмо из Ростова города, месяца октября тридцатого числа года шесть тысяч семьсот тридцать пятого от сотворения мира.
У меня всё хорошо, даже очень. Муж меня любит безмерно, и я его. В Ростове все его чтят, и вообще народ добрый, весёлый. Город Ростов не зело велик, но богат и красив строениями. Князь мой возводит храм дивной красоты, собор Успенский, что батюшка его заложил ещё. Осталось немного совсем, да вот денег не хватает малость, так что, мыслю я, и на тот год не кончим. Ну да ничего, Бог милостив, закончим сие богоугодное дело, пусть хотя бы года через два или три.
Хлеба нынче у нас уродились неплохие, и рыбы насолено, и всяких припасов вдоволь. Так что голода и мора в Ростове нынче не ждём, перезимуем с Божьей помощью.
У нас уже снег лёг, и Василько мой уехал нынче на охоту, по чернотропу. Звал и меня, да я не поехала — дел выше головы. Мужчинам что, они ведь как дети малые — захотел, всё бросил да и поскакал сломя голову. Нам же, хозяйкам, дом держать хоть днём, хоть ночью, хоть при потопе. Ты себе не представляешь, Филя, как я устаю порой — прямо с ног валюсь. Видела бы ты меня летом — чёрная, как мавр, худая, как палка. Думаю, ежели бы Василько мой увидал меня тогда такую, так не то что сватать — в дом бы не зашёл, на коня и в степь, до того страшна. Сейчас вроде отбелилась, да отъелась малость.
Да, а снег тут ложится заметно раньше, чем в Чернигове, и лежит дольше. И снега глубоки зимой, куда там. Ну а вообще места здесь богатые, и рыба под боком, в озере, прямо кишит, и зверь лесной, и птица в изобилии. А уж ягод, грибов — пропасть! И мёд дикий есть, и всё, всё.
Скучаю я порой по тебе сильно, Филя, да и по матушке с батюшкой тоже. Но вот приехать нынче погостить никак не получится, хотя Василько мой, наверное, и отпустил бы. Да на кого ж я хозяйство брошу? Нет, помощники мне тут имеются, одна тётушка Пелагея, Василькова родня дальняя, чего стоит — куда там нашей Фовре! И бояре при случае не отказывают, да и муж всегда поможет, а то и утешит ладу свою.
Как бы хотела я видеть тебя в Ростове, Филя! Да знаю, знаю, что невозможно сие. Батюшка наш сроду дочь свою безмужнюю не отпустит.
Ладно, Филя, Бог даст, как-нибудь свидимся. Матушке и батюшке я отписала отдельно, так что это моё письмо только тебе.
Молю Господа, чтобы послал он тебе наконец счастье, как мне послал. За тем остаюсь сестра твояМария.
P.S. Обнимаю тебя и люблю»
Мария вздохнула, отложила перо, пососала измазанный в чернилах палец, отчего на губах также появились чернильные пятна. За окном валил густой мокрый снег, скрадывавший и без того бледные сумерки. Да где уже князь?
Вдали зародился шум, хлопали распахиваемые двери. Мария встрепенулась, вскочила, забыв про письмо. Дверь в княжеские покои распахнулась, и в горницу ввалился князь Василько, весь облепленный снегом.
— Ух, ну и погодка!
Мария подскочила к нему, прижалась, и Василько погладил её по голове.
— Соскучилась, лада моя?
— Угу… — Мария зарылась носом в мокрый мех мужниной шубы.
— И я. О, а это что тут у нас? — он провёл пальцем по губе Марии, измазанной чернилами. — Всё пишем да пишем? Никак труд философский затеяли на пару с отцом Савватием, не меньше…
— Да письмо писала я! — засмеялась Мария. — Сестре, в Чернигов. И родителям ещё одно. Ты когда посылать гонца будешь?
— Да, мыслю, вот послезавтра и пошлём. Но я вообще-то голодный…
— Ох, ну я и дура! — встрепенулась Мария. — Малуша! Эй, Малуша! Пускай на стол накрывают, да поживее!
— … Вот заставь дурня Богу молиться, так он и лоб расшибёт!
Князь Василько был раздосадован. В княжеской опочивальне сегодня было жарко и душно — истопник постарался сверх всякой меры.
