Владимир Малик - Посол Урус Шайтана

— Кузьма, где тебя носит? Ты должен был ночь стоять на посту!

Рожков вскочил, виновато заморгал. Звенигора, Воинов и Грива тоже подскочили, стали рядом с товарищем, готовые заступиться за него.

Генерал внимательно оглядел казаков, заметил и следы глины на одежде, и осунувшееся, заросшее русой щетиной лицо Романа, и всклокоченную копну пшеничных волос на его голове. По этой копне он и узнал дончака.

— Ба, ба, ба! Теперь я понимаю, Кузьма, где ты пропадал! — выкрикнул шотландец. — За друга — в огонь и в воду, как вы говорите? Ха-ха! Одобряю! Одобряю!

Рожков облегченно вздохнул: пронесло! У казаков тоже отлегло от сердца. Но Гордон сразу посуровел:

— Ну, вот что, молодцы, сегодня будет необычайно жаркий день. Кара-Мустафа поклялся бородой пророка, что к вечеру его бунчук взовьется на Чигиринской горе. Он собрал под городом сорок тысяч войска и почти все пушки. Штурм уже начался. А вы, я вижу, без оружия…

— За этим дело не станет, — мрачно сказал Грива. — На валах и нашего и турецкого оружия достаточно. Скажите только, где нам быть.

— Рожков пойдет со мной. А вы не из моих полков…

— Мы хотели бы вместе, — сказал Роман.

— И правда, гуртом даже батьку бить легче, — вставил сумрачно Грива.

— Зачем же батьку, — усмехнулся генерал. — Турка бейте, молодцы! Турка!.. А если хотите вместе, тогда будете при мне. Но знайте: я там, где тяжелее всего. Вы пока что вольные птицы — выбирайте!

— Что нам выбирать, — сказал Арсен. — Смерти не боимся! Бог не захочет — свинья не съест!

— Ха-ха-ха, прекрасно сказано! Прекрасно! Тогда — за мной, молодцы! После вчерашних потерь мне каждый отважный воин дорог. За мной!

Сухощавый высокий генерал, придерживая рукой тонкую шпагу, что била его по ногам, быстро направился к башне замка. За ним поспешили Кузьма Рожков и его товарищи.

Вокруг все уже гудело, ухало, трещало. Над головами пролетали ядра и бомбы. К стенам бежали запоздавшие воины, по лестницам и земляным ступеням, укрепленным сосновыми плахами, взбирались наверх. Здесь же лежали первые за сегодняшний день убитые и раненые. Свежий утренний ветерок отдавал дымом и кровью.

Генерал Гордон быстро поднялся на стену и взглянул на турецкие позиции. По серой, испещренной окопами земле к городу приближались густые ряды янычар. Тысячеголосое «алла» неслось над полем.

Рядом с генералом смотрели на орды врага Рожков и его друзья-запорожцы.

Князь Ромодановский стоял со свитой на песчаном холме на левом берегу Тясмина, напротив Чигирина. Поминутно к нему подъезжали гонцы, сообщая о ходе битвы.

У боярина был очень утомленный вид. Бледный, осунувшийся, с темными кругами под глазами. Обычно аккуратно расчесанные, приглаженные борода и усы сегодня были взъерошенными, как у больного лихорадкой. Никто из свиты не знал истинной причины такого состояния главнокомандующего.

Однако приказы князя были, как и всегда, четкими, обдуманными, а голос — твердым, решительным. Припухшие от бессонницы глаза смотрели внимательно, видели далеко — от максимовских лугов до субботовских круч, — охватывали все поле сражения.

Вражеское наступление вдоль Тясмина началось одновременно со штурмом Чигирина. С восходом солнца ударили турецкие и татарские тулумбасы, призывно заиграли зурны, затрубили рожки. От тысяч конских копыт и людских ног застонала земля. Разноцветные отряды янычар, спахиев, арабских и курдских всадников тучами переправлялись через Тясмин и с ходу бросались на стрелецкие окопы и редуты. На левом фланге крымская орда в конном строю атаковала казацкие полки.

Все огромнейшее войско османов перешло в решительное наступление. На прибрежных лугах и песчаных холмах левого берега Тясмина, в Чигиринской дубраве и на опушках Черного леса с самого утра завязались тяжелые бои.

Особенно сильный натиск турки оказывали на Чигирин и прилегающие к нему окраины. Ромодановский понимал, что прежде всего противник намерен отбросить его войска с Черкасской дороги, тем самым отрезать Чигирин, окружить его со всех сторон. Тогда участь города была бы решена: пришлось бы сдаваться на милость победителя. В руки врага попало бы много пороха, бомб, ядер, продовольствия. Поэтому воевода с самого утра кинул сюда Белгородский стрелецкий полк — свою надежду и гордость.

Озабоченный и удрученный Ромодановский сначала не заметил гонца и, лишь когда перед ним возникли три татарских мурзы, пристально посмотрел на казака:

— От гетмана?

— Да, ваша светлость. Гетман приказал доставить письмо и полоненных.

— У самого полоненных достаточно, — сказал утомленно боярин, разворачивая бумагу.

Гетман писал: «Посылаю тебе, князь Григорий Григорьевич, знатного татарского мурзу Саферелея. Оный мурзишка зятем доводится хану Мюрад-Гирею… Напугай его хорошенько! Скажи, что отрежешь его поганую голову и пошлешь в подарок тестю, сиречь хану, ежели тот позволит визирю Мустафе учинить насилие над князем Андреем… Вместе с ним посылаю еще двух захудалых мурз, пускай сам Саферелей немедленно отправит их к хану как своих посланцев. Двух — для большей верности…»

— А вот оно что! — воскликнул боярин и обратился к гонцу: — Спасибо тебе, казак! Ты принес мне надежду…

Он быстро подошел к низкорослому Саферелею, которого поставили перед ним на колени с завязанными сзади руками, произнес тихо, но твердо:

— Мурза, хан Мюрад-Гирей поступил необдуманно, передав моего сына князя Андрея туркам. Визирь Мустафа грозит ему смертью. Он сообщил мне, что сдерет с головы живого князя Андрея кожу, набьет ее соломой и пришлет мне, если сегодня до полудня я не сдам Чигирин… Я буду защищать этот город, пока у меня хватит сил! Значит, визирь может выполнить свою гнусную угрозу… Но клянусь, я найду способ отомстить хану за моего единственного сына! И первой жертвой этой мести будешь ты, мурза! Я прикажу тогда содрать с твоей головы кожу, тоже набить соломой и отослать хану…

Саферелей побледнел. У него пересохло во рту. Он хрипло произнес:

— О аллах, спаси князя Андрея!

— Ты поможешь аллаху, мурза!

— Я?

— Если хочешь носить голову на плечах, передай хану через своих одноплеменников, — Ромодановский кивнул головой в сторону двух пленных мурз, что стояли поодаль, — чтобы спас князя Андрея! Иначе…

— Якши, якши[142], — быстро залопотал Саферелей. — Я сделаю так, как приказывает визирь урусов… Однако все в руках аллаха…

— Безусловно. И прежде всего твоя жизнь, мурза.

Ромодановский отошел, а Саферелей начал все объяснять мурзам, и те согласно кивали головами: