Бернард Корнуэлл - Арлекин. Скиталец. Еретик (сборник)
– Англичане?
– И гордимся этим! – ответил за Томаса отец Хобб.
Второй всадник, на чьей белой тунике красовались три черных ворона, остановил коня рядом с первым. Пленников подтолкнули поближе.
– За каким чертом вы поперлись так далеко вперед? – осведомился новоприбывший.
– Вперед чего? – не понял Томас.
– Вперед всех нас.
– Мы шли пешком, – сказал юноша, – из Франции. Вернее, из Лондона.
– Из Саутгемптона! – поправил друга отец Хобб с педантизмом, совершенно неуместным на этой пропахшей гарью вершине холма, где корчился, испуская дух, шотландец.
– Из Франции? – Первый всадник, англичанин со спутанными волосами и выдубленным ветрами, побуревшим лицом, говорил с таким сильным северным акцентом, что Томасу трудно было его понимать. В голосе его звучало такое удивление, словно он сроду не слышал о подобном месте. – Ты что, был во Франции?
– Был, вместе с королем.
– Ну а теперь ты с нами, – угрожающим тоном произнес второй всадник. – А эту шлюху ты тоже привез из Франции?
– Да, – отрывисто ответил Томас.
– Он лжет, он лжет, – произнес еще один голос, и вперед протиснулся третий верховой.
То был тощий верзила лет тридцати, с физиономией настолько красной и обветренной, что могло показаться, будто он, сбривая щетину, содрал заодно со впалых щек и свою кожу. У него были длинные волосы, связанные на затылке кожаной тесемкой, а его чалая лошадь, испещренная шрамами и тощая, под стать седоку, нервно таращилась на незнакомцев.
– Кого я терпеть не могу, так это проклятых лжецов, – промолвил всадник, уставясь на Томаса, после чего повернулся и бросил злобный взгляд на пленников, на тунике одного из которых красовалось алое сердце – знак рыцаря из Лиддесдейла. – Я их ненавижу почти так же, как проклятых Дугласов.
На нем не было кольчуги или хауберка, лишь плотная стеганая куртка, какие носили лучники, если не могли раздобыть ничего получше, но этот малый явно не был простым лучником. На это указывала золотая цепь на шее – знак отличия, приберегаемый для благородных. С луки его седла свисал видавший виды шлем, вмятин на котором было не меньше, чем шрамов на шкуре его коня. На поясе болтался меч в простых черных потертых ножнах, а на левом плече – щит с изображением черного топора на белом фоне. Кроме того, к его поясу был прикреплен свернутый в кольцо кнут.
– Среди шотландцев тоже попадаются лучники, – проворчал он, смерив Томаса недружелюбным взглядом, после чего посмотрел на Элеонору и добавил: – Есть у них и женщины.
– Я англичанин, – настойчиво повторил Томас.
– Мы все англичане, – решительно заявил отец Хобб, забыв, что Элеонора нормандка.
– Любой шотландец объявит себя англичанином, чтобы его не выпотрошили, – язвительно заметил краснолицый.
Два других всадника подались назад, явно опасаясь своего худощавого товарища, который схватился за кожаный кнут, развернул его и с небрежной ловкостью щелкнул им в воздухе, да так, что изогнувшийся змеей кончик просвистел примерно в дюйме от глаз Элеоноры.
– Она англичанка?
– Она француженка, – сказал Томас.
Всадник молча уставился на Элеонору. Кнут змеился, повинуясь движениям его руки. Воин видел перед собой красивую хрупкую девушку с золотистыми волосами и огромными испуганными глазами. Ее беременность пока не бросалась в глаза, и все в ее облике говорило об особенной утонченности.
– Какая разница, откуда она – из Шотландии, Уэльса или Франции? – проворчал краснолицый. – Она женщина. Кто перед тем, как сесть на лошадь, спрашивает, откуда она родом?
В этот момент его собственная, испещренная шрамами и худая лошадь, испуганная едким запахом гари, который донес порыв ветра, стала пятиться мелкими шажками. Она пятилась до тех пор, пока всадник не вонзил ей шпоры в бока с такой силой, что проткнул стеганую попону.
– Кто она, это не важно, – заключил тощий верзила, указывая на Элеонору рукоятью кнута, – а вот ты – явно шотландец.
– Я англичанин, – повторил Томас.
Подошла еще дюжина воинов со знаком черного топора. Они окружили пленников, тогда как остальные лучники и ратники продолжали глазеть на горевшие хижины, со смехом указывая на разбегавшихся из них крыс.
Томас вынул стрелу из чехла, и немедленно четыре или пять лучников, носивших знак Черного Топора, наложили стрелы на свои тетивы. Остальные ратники ухмылялись и выжидающе переглядывались. Похоже, они с нетерпением ожидали привычной потехи, но прежде, чем она началась, один из пленников, малый с алым сердцем Дугласов, воспользовавшись тем, что его враги отвлеклись на Томаса, со всех ног припустил на север. Пробежать он успел не более двадцати шагов, а когда его схватили, тощий главарь, которого этот рывок к свободе немало позабавил, указал на одну из горевших хижин.
– Подогрейте ублюдка! – прозвучал приказ. – Дикон! Попрошайка! – обратился он к двум спешившимся ратникам. – Приглядите за этой троицей. Особливо, – он кивнул в сторону Томаса, – не спускайте глаз с этого малого.
Диконом звали того, что был помоложе, круглолицего, беспрестанно ухмыляющегося паренька. Его товарищ по прозвищу Попрошайка оказался здоровенным неуклюжим детиной, с физиономией, так заросшей густой бородищей, что между нею и спутанными, заскорузлыми волосами, выбивавшимися из-под обода проржавевшего шлема, удавалось различить только нос да глаза.
Ростом Томас был шесть футов, как раз с добрый английский лук, но рядом с Попрошайкой, чья похожая на бочку грудь распирала обшитую металлическими пластинками кожаную куртку, он казался коротышкой. На поясе громилы (чтобы пояс обхватил его стан, к ремню пришлось привязать веревку) висели меч и шипастая булава, именуемая «утренней звездой». Меч не имел ножен, и острие его было обломано, тогда как один из шипов, отходивших от венчавшего булаву металлического шара, погнулся. К заляпанному кровью набалдашнику прилипли человеческие волосы. Вразвалочку, так что трехфутовая рукоять «утренней звезды» била при этом его по ногам, великан двинулся к Элеоноре, приговаривая:
– Милашка! Ай да милашка!
– Полегче, Попрошайка, – добродушно окликнул его Дикон.
Гигант с утробным рычанием отпрянул от молодой женщины, хотя и продолжал буравить ее взглядом.
Потом его внимание привлек пронзительный крик, и громила повернулся в сторону ближайшей горящей хижины, где шотландца, раздетого догола, то кидали в огонь, то вынимали обратно. Длинные волосы пленника пылали, и он судорожно сбивал пламя, выписывая, на потеху англичанам, круги. Еще два пленных шотландца сидели на корточках поблизости, удерживаемые на земле обнаженными мечами.
