Александр Дюма - Асканио
– Завтра же переведу его в другую камеру, сударыня! Вы знаете, ваше слово для меня закон. Не будет ли еще каких-нибудь распоряжений? Не желаете ли продолжить допрос?
– Нет, мессер, я узнала все, что хотела, – ответила герцогиня.
И с этими словами она вышла, бросив Асканио благодарный и нежный взгляд.
Прево последовал за герцогиней и запер дверь камеры.
– Черт побери, – пробормотал Жак Обри, не пропустивший ни слова из этой беседы, – вот что значит поспеть вовремя!
* * *В самом деле, когда Мармань пришел в себя, его первой заботой было известить герцогиню о том, что он тяжело… может быть, смертельно ранен и перед смертью желает сообщить ей важную тайну. Герцогиня не замедлила явиться. Мармань рассказал ей, что на улице на него напал некий Жак Обри, школяр, во что бы то ни стало желавший попасть в Шатле, чтобы увидеться с Асканио и передать от него какое-то письмо Бенвенуто Челлини.
Услышав об этом, герцогиня сразу поняла, о каком письме идет речь, и, хотя было два часа утра, она поспешила в Шатле, проклиная свою страсть, заставившую ее забыть о всяком благоразумии. Придя в тюрьму, она разыграла в камере Асканио уже описанную выше комедию и считала, что все уладила как нельзя лучше, хотя, как мы знаем, Асканио не был вполне одурачен.
Итак, Жак Обри был прав: он действительно вмешался вовремя.
Однако сделана была лишь половина дела: оставалось самое трудное. Драгоценное письмо, которое он только что спас от уничтожения, находилось в его руках. И все же истинную ценность оно приобрело бы только в руках Бенвенуто Челлини.
Но Жак Обри сам был в тюрьме, и, вероятно, надолго: ведь от своего предшественника он узнал, что человеку, попавшему в крепость Шатле, не так-то легко из нее выбраться. Таким образом, он оказался в положении петуха, который, найдя жемчужное зерно, не знает, что ему делать со своим сокровищем.
Вырваться из тюрьмы силой нечего было и пытаться. Конечно, имея кинжал, Жак мог бы убить тюремщика, приносившего ему пищу, и отобрать у него ключи и одежду. Однако, не говоря уже о том, что крайние меры были не по душе честному школяру, он считал их недостаточно надежными. Можно было почти наверняка сказать, что его тут же схватят, обыщут, отберут письмо и водворят на место.
Ловкость тоже не помогла бы: камера находилась на восемьдесят футов ниже поверхности земли; оконце, через которое в нее проникал сверху тусклый свет, было забрано решеткой из толстых железных прутьев. Потребовались бы месяцы, чтобы перепилить хоть один из этих прутьев. Да и неизвестно, что ожидало беглеца за решеткой… Быть может, он очутился бы на тюремном дворе, огороженном неприступной стеной, где его нашли бы на другое же утро.
Оставался подкуп. Но из-за уплаты штрафа, к которому его приговорил судья, оценивший честь Жервезы в двадцать парижских су, у Жака Обри было теперь в кармане всего каких-нибудь десять су; сумма, явно недостаточная, даже чтобы подкупить самого захудалого тюремщика из самой захудалой тюрьмы; а предложить ее важному привратнику королевской крепости Шатле было просто неприлично.
Итак, надо сознаться: Жак Обри был в ужасном затруднении.
Время от времени в голове у него мелькала мысль об освобождении, но осуществить ее, очевидно, было нелегко, ибо, как только она возвращалась с навязчивостью всякой прекрасной мысли, лицо Обри заметно мрачнело, и бедный малый испускал тяжкие вздохи, свидетельствовавшие о сильнейшей внутренней борьбе.
Эта душевная борьба была так сильна и продолжительна, что Жак всю ночь не сомкнул глаз. Он шагал взад и вперед по камере, садился, вскакивал и снова принимался ходить. Это была первая бессонная ночь, которую он провел в раздумье.
К утру борьба несколько утихла – очевидно, победила одна из противоборствующих сил. Жак Обри испустил еще более жалобный вздох, чем все предыдущие, и бросился на койку, как человек, силы которого вконец истощены.
Едва он лег, на лестнице раздались шаги.
Шаги приближались; потом щелкнул ключ в замке, заскрипели петли, дверь открылась, и на пороге появились два блюстителя закона: один из них был судья, другой – его секретарь.
Неприятное впечатление от этого визита сглаживалось удовольствием, которое испытал Жак при виде своих старых знакомых.
– А-а-а! Так это вы, молодой человек! – воскликнул судья, узнав Жака Обри. – Вам удалось-таки попасть в тюрьму? Ну и пострел! Ему ничего не стоит продырявить вельможу. Берегитесь! На сей раз вам не отделаться двадцатью парижскими су, черт побери! Жизнь кавалера стоит подороже, чем честь простой девушки.
Как ни грозны были слова судьи, тон, которым они были произнесены, несколько ободрил узника. Казалось, от этого человечка с приветливым выражением лица, в чьи руки Жаку посчастливилось попасть, нельзя было ждать ничего дурного. Другое дело – секретарь, который при каждой угрозе судьи зловеще кивал головой. Жак Обри впервые видел этих людей рядом, и, как ни был юноша озабочен своим печальным положением, он невольно погрузился в философские размышления о причудах судьбы, которая иногда шутки ради объединяет двух совершенно различных как по характеру, так и по внешнему облику людей.
Начался допрос. Жак Обри ничего не стал скрывать. Он рассказал, что, признав в Мармане того самого дворянина, который много раз обманывал его, он выхватил шпагу у его пажа и вызвал виконта на дуэль. Мармань принял вызов, и они стали драться. Потом противник упал. А что было дальше, Жак не знает.
– Вы не знаете, что было дальше? Не знаете? – ворчал судья, диктуя секретарю протокол допроса. – Черт побери! Но, по-моему, и того, что вы рассказали, вполне достаточно. Ваше дело ясно как день, тем более что виконт де Мармань – один из фаворитов госпожи д'Этамп. Она-то и подала на вас жалобу, мой юный храбрец!
– Вот те на! – воскликнул школяр, начинавший волноваться. – Но скажите, господин судья: неужели дела мои и впрямь так плохи, как вы говорите?
– Еще хуже, мой друг! Гораздо хуже! Я не привык запугивать клиентов. И предупреждаю вас на тот случай, если вы захотите сделать какие-нибудь распоряжения…
– Распоряжения! – вскричал школяр. – Но, господин судья, разве у вас есть основания думать, что мне грозит…
– Вот именно, – ответил судья, – вот именно. Вы пристаете на улице к знатному человеку, вызываете его на дуэль и протыкаете шпагой. И после этого вы еще спрашиваете, не грозит ли вам что-нибудь! Да, мой милый, вам грозит опасность, и даже очень большая!
– Но ведь дуэли случаются каждый день, и я никогда не слыхал, чтобы людей за это судили.
– Вы правы, мой юный друг, но так бывает только в тех случаях, когда оба дуэлянта дворяне. О! Если двое дворян во что бы то ни стало желают свернуть друг другу шею, это, в конце концов, их личное дело, и король не станет вмешиваться. Но если бы в один прекрасный день простолюдинам пришло в голову передраться с дворянами – а ведь простолюдинов во много раз больше, чем дворян, – то вскоре не осталось бы на свете ни одного дворянина, что было бы, право, очень жаль.
