Время дракона - Светлана Сергеевна Лыжина
Существовало столько способов отшутиться, однако родитель не стал этого делать. Он не хотел говорить о своих дьяволах. Наверное, запоздало понял, что слуги-дьяволы весьма опасны. Пусть у того дьявола, которого хотел одолжить Влад, на спине висел крест, стеснявший движения и отнимавший силы, но ведь приручённая зверушка сохранила свою суть. Наверное, отец понял это и запоздало решил оградить сына.
Теперь Влад и сам понимал, что родитель ошибался, когда говорил, что в приручённых дьяволах нет ничего страшного. Конечно, они были страшны, ведь приручённый дьявол никогда не смог бы сделаться добрым, сколько бы крестов на нём ни висело. Теперь это казалось так очевидно! И всё же княжич хотел рискнуть. "Конечно, - рассуждал он, - дьявол никогда не поменяет свой образ мыслей - в дьявольских советах всегда останется зародыш чего-то плохого, но ведь и в человеке всегда есть такой зародыш. Человек не может совершать одни только добрые дела. Человек всегда грешит, как бы ни стремился к безгрешному идеалу".
По мнению Влада, пользовался советами дьяволов было вполне допустимо, если пользоваться осторожно - прежде, чем следовать, не лишне было бы свериться со своей совестью, ведь совесть это такая защита от зла, которая не ослабевает. Так думал тринадцатилетний княжич, а родитель, возможно, возразил бы ему, сказав, что совесть со временем грубеет, из-за чего человек перестаёт остро чувствовать неправоту, а дьявол с каждым годом становится всё хитрее и изворотливее.
В отрочестве Влад совсем не думал о том, что совесть способна загрубеть, и поэтому не мог понять родителя до конца. Он лишь понимал, что тот больше не одобряет шуток о дьяволах и чего-то опасается. "Чего тут опасаться? - недоумевал отрок. - Отцу надо радоваться, что у него есть умные советчики в такое время, когда трон стал неустойчив, и назревает новая война".
Именно так рассуждал тринадцатилетний княжич, сидя в покоях родителя и слушая наставления. К сожалению, обсудить всё это с отцом он не мог. Хотел бы, но не мог, потому что родитель никогда бы не признался, что наяву видит и слышит дьяволов. "Никто бы на его месте не признался!" - думал Влад.
* * *
Обычная обедня заметно отличается от монастырской, но дело не только в том, что в монастыре читают и поют красивее. Младший Дракул много раз посещал монастыри и знал по опыту - монастырская обедня не только красивее, но и длиннее, потому что её служат обстоятельно, не спеша, и к тому же в конце службы принято выносить из храма просфору, на которой изображена Богородица.
Братия во главе со священником, служившим обедню, относила эту просфору на блюде в монастырскую трапезную. Всё совершалось очень торжественно. Блюдо священник нёс сам. Дьякон или другой способный брат мелодично стучал молоточком в деревянную доску-било, пристроив её на плечо. Все читали "Превознесу Тебя, Боже". А в трапезной застолье монахов будто продолжало церковную службу, потому что после застолья монахи с пением и молитвами делили меж собой просфору и съедали.
Младший Дракул вспомнил об этом потому, что в обители, куда он ехал и всё никак не мог доехать, вынос просфоры совершался очень благоговейно. Богородицу там чтили особо - как небесную покровительницу монастыря - и обставляли вынос просфоры почти как крестный ход, а вот на деревенской обедне просто не могло случиться ничего подобного. В обычных храмах, не монастырских, просфору никуда не носили. И всё же, несмотря эти на различия, молодой государь, стоя на службе в селе Отопень, испытывал почти те же чувства, что и всегда, вслушиваясь в слова молитв, которые ещё с детства знал наизусть.
Пока священник и дьякон исполняли обряд освящения вина и просфор, чтец читал псалмы - шестнадцатый, двадцать четвёртый, пятидесятый - а затем, сделав перерыв на другие молитвы, читал ещё - пятьдесят третий, пятьдесят четвёртый и девяностый.
Псалмы читались по-славянски, поэтому мало кто из присутствующих понимал всё дословно. Крестьяне вслушивались в голос чтеца, произносившего слова низким басом. Конечно, именно как и полагалось читать, но всё же бас казался совсем не подходящим для хрупкого юноши. Невозможно было отделаться от ощущения, что на самом деле читает кто-то другой. Это несоответствие между звуком и образом завораживало крестьян, поэтому даже те, кто не понимал смысла, слушали чтение с неослабевающим вниманием.
Владу смысл псалмов был полностью ясен и представлялся схожим: "Вот я со всеми неисчислимыми грехами моими явился пред Тобой, Господи. Выслушай моё покаяние и очисти меня от этих грехов".
Грехов у младшего Дракула имелось множество, и потому все слова в псалмах, где так или иначе упоминались грехи, вызывали у него душевный отклик. А вот к словам о том, что Бог направляет человека на путь истинный, князь оставался безразличен. Человек всегда безразличен к словам, которые к нему не относятся. "Бог исправляет других, но не тебя, - говорил себе Влад. - Ты уже тысячу раз присутствовал на обедне, однако пользы от участия в службах не видно - грехов с каждым днём всё больше".
Порой грехи переставали казаться Владу бременем, будто это уже не сор, скопившийся внутри, а нажитое тяжким трудом богатство. Многие из грехов представлялись ценным опытом - таким же ценным, как золотая монета, драгоценный камень или жемчужина - и во многих случаях вспоминать об этом опыте было приятно, так что князю нравилось слушать псалмы, напоминавшие о грехах. Особенно ему нравилось то место в двадцать четвёртом псалме, где говорилось о грехах юности: "Господи, грехов юности моей не помяни".
"Ох, уж эти грехи, - думал князь. - Самые памятные грехи, которые по большому счёту начинаются ещё в отрочестве!" Вспомнив о них, он вспомнил о Сёчке, невольно улыбнулся, сразу опустил голову, чтобы скрыть улыбку, и в это мгновение опять увидел своего дракона.
Вечный спутник во всех паломничествах сидел возле ног господина, как сидела бы собака, и слушал обедню. Иногда эта шавка поводила носом, принюхиваясь к запаху ладана, а иногда сонно жмурилась и зевала. Казалось странным, почему молитвенные славословия не бьют дьяволу по ушам, и ароматные дымы
