Михаил Громов - В небе и на земле
За Загорском начиналась наша удивительно живописная русская природа. Особенно она восхищала золотой осенью. Тогда казалось, что едешь дорогой, ведущей в рай. Прямая дорога далеко проглядывалась: то круто спускаясь, то поднимаясь, она уходила как бы в таинственную даль, сама разукрашенная по сторонам желтеющими берёзами, кое-где вкрапленными красными осинками и, видимо для контраста, редко попадающимися тёмно-зелёными елями. Но особый колорит, восхищая взор, придавали дубы - то червонного золота, то величавые, буровато-хмурые. И вот наконец, между 101 и 102 километрами от Москвы, с левой стороны дороги, поражая манящей красотой, появлялся песчаный карьер, обрамлённый золотой осенью. Непередаваемой красоты уютное место в русском стиле. Это - традиционный небольшой привал охотников, передышка от дороги. Здесь они, любуясь природой, выпивали и закусывали, предвкушая приезд к замечательному егерю - Герасиму Журавлёву. После отдыха около карьера трогались дальше. И когда волшебно обрамлённая осенними красками дорога заканчивалась подъездом на пригорок, то перед вами внизу вдруг открывался Переславль-Залесский, а слева от него - Плещеево озеро со слегка желтеющей отмелью. За озером раскинулся рыбачий посёлок, вдали на горе виднелись старые монастыри, а за ними дальше - лес, дремлющий в синеющей мгле. Тут окружающая природа преподносила такое великолепие, такую красоту русской величественной картины, поражавшей грандиозностью и широтой просторов, что захватывало дыхание. Невозможно не остановиться, не налюбоваться и не насладиться чарующим видом, наполнявшим душу вдохновенными переживаниями. Волновали чувства, навеянные давней, ушедшей в века историей. Невольно вздохнёшь полной грудью и подумаешь: «Я - человек!» - и жизнь оправдана!
Описывая Переславль-Залесский, я невольно припомнил один случай в моей жизни: художница де Ля Босс писала мой портрет (теперь этот портрет - лучший из лучших в Научно-мемориальном музее Н.Е.Жуковского), а в это время её супруг, красивый старик, академик Кардовский (Кардовский Дмитрий Николаевич (1866-1943) - художник, заслуженный деятель искусств России, известный иллюстратор; М.М.Громов ошибается, называя его академиком.), сидя в кресле и вспоминая Переславль-Залесский, рассказывал интересный эпизод из их жизни.
Сидели они как-то на берегу Плещеева озера в рыбацком посёлке на террасе, любуясь пленительной картиной русской природы. В дополнение к волнующей красоте на столе стоял русский самовар. Его шум, парок и запах угольков, порой доходящий с дохнувшим случайно ветерком, невольно всколыхнули в душе чувства, которые заставили Кардовского воскликнуть: «Эх, не хватает только русской тройки!». И надо же случиться, что в это время появился почтальон, ехавший на тройке.
Какие непередаваемо красивые минуты жизни мелькают порой. Невольно думается, как нужно уметь ценить даже минуты жизни, вызывающие чувство прекрасного.
Насладившись видом, трогаешься дальше, с еще неулёгшимися и неостывшими впечатлениями, и как-то не замечаешь непривлекательной картины города. И вдруг вновь приходится останавливаться. Почти рядом с дорогой стоит чудо старинной русской архитектуры - небольшой храм (насколько помню - ХVI века). Когда входишь в него и смотришь вверх, то удивляешься, каким образом могли люди в то время сделать этот купол? Но что совершенно поражает, так это акустика. Даже в простом разговоре голос окрашивается чудодейственным звучанием необыкновенной красоты. Слушаешь и поражаешься… Да! Поневоле, даже в записанных на пластинках рахманиновских церковных произведениях, слышен этот изумительный акустический пафос. Нет пока таких зданий, с такой особо прекрасной акустикой, где музыка или голос прозвучали бы с таким величием и силой очарования, как можно услышать в древних храмах.
При выходе из храма можно видеть остатки крепостного вала, когда-то окружавшего город.
Простившись с этой глубокой стариной, интерес постепенно переключается на нетерпеливое предвкушение приезда в деревню Конюцкое к Герасиму. Теперь уже недалеко. В 14 километрах за Переславль-Залесским, чуть не доезжая моста через речонку Нерль, в одном километре вправо от дороги, с пригорка видна деревня Конюцкое. Но попасть в деревню непросто. Просёлок на половине дороги, поперёк её, протекает ручеёк. Мостик через него сломан и кругом валяются доски и 2-3 брёвна. Обычно все ездят правее, прямо через ручей по торфяной грязи. Всё зависит от погоды: повезёт - можно проскочить. Но автомашина, приняв грязевую ванну, после этого бывает сама на себя не похожа, и потребуется немало вёдер воды из колодца, чтобы привести её в нормальный вид. Правда, иногда предупреждённый заранее письмом Герасим встречает гостей с топором и пилой уже у самого моста и подготавливает его для проезда. Это значит, что вам повезло: письмо было получено вовремя, и все улыбаются удаче. По приезде еле выходишь из машины, разминая ноги и всё тело.
Наконец-то, хорошо знакомая, давно забытая тишина, нарушаемая лишь пением петухов, гоготаньем гусей, мычанием телёнка, ласкает слух. Словом, попадаешь в родные объятия милой душе деревни. Это не дача с радио, магнитофонами и соседями.
У Герасима хороший дом. Сначала все вносят свои вещи и ружья в большую, светлую, чистую комнату. На стенах развешаны портреты предков и родных хозяина. Возле стен несколько кроватей для приезжих и один комод. На нём - керосиновая лампа, подсвечник, будильник и портреты. В середине комнаты - большой стол, на котором всё приготовлено для гостей: шумит самовар, возле него - горшок с топлёным молоком, подёрнутым розово-коричневой пенкой. Молоко такого вкуса можно получить только из русской печки. Окраска же этого молока… Нет, не берусь описывать ни его цвета, ни вкуса - это доступно разве только самому Н.В.Гоголю. Хотя топлёное молоко обычно подаётся лишь к чаю, но невозможно удержаться, чтобы не выпить сразу целый стакан. Хозяйка ставит на стол кринку сырого молока, только что принесённого из погреба. Не надо владеть сильным воображением, чтобы вспомнить его вкус и вид. Добраться до самого молока не так-то просто: оно сверху прикрыто такой соблазнительной густотой, с которой трудно сладить. Но уж если кринка попадала в мои руки, а рядом бывал кусок чёрного хлеба, то ни от того, ни от другого ничего не оставалась, кроме разве что ощущения, с которым сразу идти на охоту было невозможно. Да простит мне читатель, я с малых лет воспитан на молоке и предпочитаю его до сих пор любому напитку. Обмен впечатлениями с хозяином за столом затягивался из-за привезённых ему «лакомств» городского происхождения.
К нашему приезду к нему обязательно заходил его постоянный приятель, который всегда был весьма рад нашему приезду и участвовал в общем разговоре, а за трапезой не прочь был вкусить и «угощения». Невозможно не сказать несколько слов о хозяине - Герасиме и о его приятеле. Последнего все знали только по прозвищу «Святой». Первый был Хорь, а второй - настоящий Калиныч.
