Роман Белоусов - Ошибка сыщика Дюпена. Том 2
Однажды под вечер Валлес оказался на углу улиц Ришелье и Сент-Оноре около здания Комеди Франсез. В тот день в театре давали «Валерию» и «Лжеца» — две пьесы, поставленные силами небольшой труппы энтузиастов в 19 человек.
Удивительно, что в дни уличных боев парижские театры не прекратили свою работу, за что их называли «храбрыми». Валлес был членом комиссии просвещения, в ведении которой находились и зрелищные предприятия, и поэтому был хорошо осведомлен об их деятельности. Каждый вечер рампы восьми театров вспыхивали огнями. Случалось, когда версальцы атаковывали квартал, актеры продолжали репетировать. Не разгонял грохот канонады и театралов. Но выручка от спектакля не всегда оказывалась достаточной для того, чтобы накормить обедом труппу, хотя залы были переполнены: большую часть билетов раздавали бесплатно. Приглашали коммунаров, национальных гвардейцев, жителей ближайшего района, которым легче было добраться до театра. Блузы рабочих, гимнастерки гражданской гвардии, ситцевые юбки, чепчики с лентами, клетчатые шали заполняли залы.
Валлеса встретил директор Эдуард Тьерри. Прошли в зал. И тут его словно хлестнули бичом. На стенах красовались трехцветные флаги! Что это — наглая демонстрация политических убеждений директора?! (Было известно, что тот симпатизировал версальцам.) О нет, нисколько. Простая забывчивость.
— Потрудитесь немедленно снять!
Члену Коммуны, естественно, перечить не стали, но настроение у него было испорчено. День, как и начался, завершился неудачно.
В то утро, во вторник, 9 мая, заседание Коммуны было особенно бурным. Еще бы — только что стало известно, что версальцы захватили форт Исси, господствующий над парижскими укреплениями. Из его защитников уцелело всего 150 человек.
Не слишком ли много времени уходит на бесплодные заседания! А между тем «версальская армия каждый час выхватывает у нас из рук кусок земли». «Что значит трескотня фраз перед лязгом сабель!» Надоели пустомели с их псевдореволюционной болтовней. Заседание днем, заседание ночью. Старику Курбе, видите ли, приспичило опубликовать декрет об отмене Бога. Извольте обсуждать сегодня же вечером. В спешном порядке. Иначе гражданин Курбе, великий художник, член Коммуны и его давний друг, подаст в отставку. Валлес голосует против: «Бог мне не мешает. Я не выношу только Иисуса Христа, как и вообще все дутые репутации», — заявляет он, понимая, что главное сейчас не в этом. Главное — организация сопротивления. Если же заседать, то он предпочитает жернова красноречия, перемалывающие зерна, мельнице, вертящейся от ветра громких слов.
… На улицах оживленно. Можно подумать, что город не стиснут кольцом версальских батальонов, что не идут сражения в предместьях, и вечный грохот канонады — это всего лишь временное ненастье.
У афиши, извещающей о концерте в пользу лазаретов и раненых, толпятся завзятые театралы. Внезапно откуда-то доносятся звуки музыки. И следом, из-за угла, появляется оркестр национальных гвардейцев, совершающий, как тогда говорили, «музыкальную прогулку». Впереди музыкантов идут двое с деревянными копилками. Обращаясь к прохожим, они просят о милосердии. Кто жертвует серебро, кто бросает су, а кто вручает сборщикам и корзины с провизией.
Когда-то, еще до дней Коммуны, он писал о мечтах и невзгодах отвергнутых артистов, оставшихся без должности учителей, о горькой участи непризнанных художников— всех тех, кто был отвергнут обществом, кто ютился в мансардах или ночевал под мостом. Он и теперь не изменяет своим героям, лишь описывает их в иных условиях — в борьбе. Один из них — Лисбон, драматический актер, ставший полковником и сражавшийся до последних часов Коммуны.
У Версальских ворот на баррикаде, которой командовал Лисбон, Валлес видел его в деле. На груде камней, встав во весь рост, он показался на какое-то мгновенье чуть театральным на фоне картины ожесточенной битвы. Взобравшись еще выше (являясь прекрасной мишенью для версальцев), он отдавал приказания защитникам. Затем, приподняв свою тирольскую шляпу, прокричал в сторону «красных штанов»: «Да здравствует Коммуна!» С той стороны баррикады ответили залпом. Взрыв. Грохот. Лисбон ранен. В клубах дыма мелькают лица защитников баррикады, обороняющихся от двух корпусов регулярных войск.
Место Лисбона занимает женщина в длинном платье. На ее распущенных волосах «красный колпак», ставший символом свободы с тех пор, как сто лет назад французские солдаты, осужденные на каторгу за восстание в Нанси и освобожденные революцией 1789 года, вступили в Париж в красных вязаных колпаках каторжников.
В руках женщины знамя. Она поет Марсельезу. Где видел он эту героиню баррикад? На знаменитой картине Делакруа? Нет, это было наяву…
Постепенно черты ее приобретают облик мадемуазель Агар — актрисы, которая тогда часто выступала на подмостках перед толпами парижан. В черном платье, величественная, словно Нике — богиня Победы, Агар в зале Маршалов Тюильрийского дворца поет бессмертный гимн Руже де Лиля.
Валлес залюбовался ею. Под звуки цимбала и турецкого барабана, распростерши руки, как крылья (недаром Теофиль Готье восхищался ее «скульптурной красотой»), актриса бросала в публику, словно призыв, слова революционной песни. И в этом она стала преемницей Рашель, вот так же перед народом исполнявшей в мятежном 1848 году зовущую к борьбе Марсельезу.
Он знал, что Агар часто выступает здесь днем на концертах в пользу вдов и сирот. А вечерами играет в театре Комеди Франсез, где, несмотря на малочисленность труппы (одни застряли на гастролях в Англии, другие скрылись в провинции), было дано при Коммуне пятьдесят одно представление, при неизменном участии Агар. В Версале не раз ей грозили расправой. Газета «Фигаро» прямо предупреждала, что она будет сослана в Каенну. Несмотря на угрозы, Агар до последних дней Коммуны выступала на сцене, ухаживала за ранеными — в фойе театра и у себя дома, где также организовала лазарет.
Ей не простили ни ее мужества, ни популярности, которую она снискала у восставшего народа. Это и вменили ей в вину, как главное «преступление». Агар покинула Францию, жила одно время в Лозанне, где ее снова увидел Валлес. Она не сожалела о прошлом. И, умирая вдали от родины, одна из выдающихся французских трагедийных актрис вспоминала зал Маршалов и воспламененную революционной песней публику— защитников Коммуны в серых от траншейной грязи куртках, в пропахших дымом мундирах, в пробитых пулями шинелях. «Жить стоило!» — были ее последние слова.
Память переносит Валлеса в родной Нант. Желтоватая лента Ришбурской набережной, длинной, унылой и пустынной. Запах канала, стоячая мутная вода в нем. Лодки судовщиков, скользящие под самыми окнами домов. По ту сторону канала — верфи, а справа— узкая полоса реки, трубы буксиров, мачты с парусами.
