Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень
— В чём дело? Этого-того, что случилось?
Не отвечая Ибрагимбеку, Энвербей снова повернулся к Петру Ивановичу:
— Вот вы доктор, да? Можете вы определить, болен или нет человек проказой?
— На определенном этапе болезни нет ничего легче. Во всяком случае, вам нечего беспокоиться, — продолжал Петр Иванович, пристально разглядывая чистое, покрытое ровным розовым загаром лицо Энвербея, — у вас-то не заметно никаких признаков проказы, хотя в Турции...
— При чём тут Турция? — несколько раздражённо прервал его зять халифа, — я бы советовал приглядеться к окружающим. — Он опять замолк.
Ибрагимбек повертелся на месте, подмигнул доктору, и заговорил, обращаясь к Энвербею, вкрадчиво:
— Вот, вы нас обижаете... не кушаете... этого-того... словно подозреваете... Смотрите, — он пятернёй залез в блюдо и засунул в рот поджаренный до хруста кусок баранины. Ещё не прожевав его, он продолжал с полным ртом: — Вот, видите... вредное смешение пищи в желудке не произойдёт.... Еда у нас чистая... Яду тут нет...
«Экий балда! — успел только подумать доктор. — На воре шапка горит. Идиотская помесь хитрости с наивностью».
— Нет и нет, мы всей душой, — продолжал Ибрагимбек. — Не кушаете, скучаете, нас не посещаете, — с непостижимой «логикой» Ибрагимбек перескочил на другое, и даже Энвербей вышел из состояния сонливого равноду-шия и посмотрел на него. Искра любопытства зажглась в его взгляде.
— Да, да, от одиночества чёрные мысли, застой крови.
И, заранее наслаждаясь впечатлением, которое произведут его слова на Энвербея, брякнул:
— Хочешь женщину, а?
— Вы снова о своём? — пробормотал Энвербей. К лицу его начала приливать кровь, не столько от смущения, сколько от неожиданности.
— Ну, красивую, полнотелую, с белой кожей, толстобёдрую. А? Вижу, хочешь? Почему тебе не жениться, не осчастливить какую-нибудь...
— Я пришел говорить о деле, — сухо проговорил Энвербей, — а вы всякую чепуху говорите. Пока моё знамя не осенит победа, я не думаю о земных делах и плотских наслаждениях. Мне не до этого. Когда мы, наконец, решим вопрос — выступят ваши локайцы или не выступят?
— Э, тебе не до этого, — хихикнул Ибрагимбек, — вот увидишь красавицу — не то скажешь. Этого-того... Если не положишь рядом, то и дрова не разожжёшь, а если положишь рядом... хэ-хэ... и ледяные сосульки загорятся... И калым совсем маленький возьму, Хэ-хэ, всего-навсего вот этот ваш агатовый перстень.
— Нет, — резко оборвал Энвербей и покраснел, — я говорил уже...
— О, мы только пошутили, — спохватился Ибрагимбек. — Нет, нет, ничего не надо... Она вдова... и обойдёмся без калыма... Но не подумайте, что плохая... И старый лоскут, да шёлковый...
Заподозрив какой-то подвох, Энвербей помолчал. Он уже серьезно раскаивался, что приехал в ставку Ибрагимбека. Последние тяжёлые неудачи вынудили это сделать. Приходилось поступиться гонором, самолюбием и сделать первый шаг к примирению. Красная Армия наступала, не встречая серьёзного сопротивления. Нависла угроза над Бальджуаном и Кулябом. Широко задуманная операция под Кабадианом сорвалась. Добровольцы Файзи ускользнули из-под самого носа, со всеми запасами оружия и амуниций, а энверовцы нарвались у самой границы на крупные соединения Красной Армии, подброшенные по Аму-Дарье из Термеза. Пришлось Энвербею отступить на север. Очень неуверенно чувствовал себя и Ибрагимбек в Локае. Казалось, возникшие общие интересы и беды должны объединить Энвербея и Ибрагимбека для совместной борьбы, заставить их забыть соперничество и обиды. Обнаружив, что запасы оружия ускользнули, Энвербей прямо поскакал к Ибрагимбеку. Но Ибрагимбек вот уже несколько дней ходит вокруг да около, ничего не решает и вообще о деле не говорит. То он устраивает грандиозный «той» по случаю обрезания своего племянника, то ему понадобилось ни с того ни с сего поститься, то захотелось поехать на охоту, иначе джейраны уйдут, то ещё что-то. Шли непрерывные угощения, пиры. Резали баранов, в котлах прел плов, горели жарко костры, на конских играх ломали себе шеи всадники и кони. Игнорируя опасность, Ибрагимбек предавался необузданному разгулу и никак не хотел начинать переговоры. Вот и сейчас... Энвербей шёл к Ибрагимбеку с твёрдым решением говорить о деле, только о деле, заставить, наконец, этого тупого конокрада высказать свою точку зрения и тогда принять окончательное решение. Но полудикий конокрад опять поставил в тупик Энвербея.
Мудрость Ибрагимбека не шла далее честолюбия, пищи, женщин. Он думал, что никто не устоит против лести, сытного угощения, красивой бабы. И заметив на лице Энвербея краску растерянности, басмач заржал от восторга.
— Кривой, — заорал он, — приведи-ка сюда ту женщину.
Он весь подпрыгивал от нетерпения, сидя на паласе.
— Сейчас, сейчас! За чем дело стало. Сейчас и посмотришь. Если жену берёшь — погляди, если лошадь покупаешь — поезди. Женщина масло и сливки. Молодая, толстая. Вдова! Калыма... этого-того... большого не возьму... пленница, рабыня.
В жар и холод бросило Петра Ивановича, когда в михманхану ввели женщину и сдернули с неё покрывало. Он сразу же признал в ней Жаннат.
«Несчастная девочка! Только этого не хватало!» — Он сжимал и разжимал кулаки в полной растерянности.
В полу накинутого на голову камзола Жаннат прятала пылающее лицо, но при виде Петра Ивановича не могла удержаться от возгласа удивления и радости. Но она тут же умолкла, не зная, как себя держать, и только умоляюще смотрела на доктора. Полные ужаса бездонные глаза её спрашивали: «Что делать? Что делать?» Она не понимала, как оказался доктор у Ибрагимбека, почему он сидит здесь за его дастарханом, но для неё его появление пробудило надежду на избавление.
Посматривая то на Жаннат, то на доктора, Ибрагимбек молчал. Он изучал лица своих пленников и тупо соображал: «Вроде они друг друга знать не должны, и вроде знают. Чего-то женщина обрадовалась, а? Крикнула даже». По-бычьи уставился он на Жаннат, но она снова спрятала свое раскрасневшееся лицо в камзол.
— Открой лицо! — Он сдернул с её головы камзол, и для Петра Ивановича стало словно светлее, такую прелесть излучало лицо молодой женщины. Произвела впечатление красота Жаннат и на Энвербея. Он был не стар. Сохраняя строгость почти аскетическую в походной жизни, отнюдь не избегал женщин. Необычная ли яркая красота Жаннат, просто ли мгновенно пробудившаяся чувственность, или всё вместе взятое подействовало, но Энвербей безотчетно и безвольно пошёл в расставленные Ибрагимбеком сети. Теперь краска залила лицо зятя халифа, и он мучительно побагровел. Дрожащей рукой он пощипывал стрелки усов и отчаянно старался принять безразличный холодный вид. Однако он не в состоянии был справиться с охватившими его желаниями.
